- Я никогда умом не блистала. Низкий старт, как говорят… Все, что мне дано – наитие. То, что другим дается способностями и знанием, мне достается трудом и терпением. Высиживаю, как клуша, скудные мысли свои, обрамляю рамками слов и междометий. Мне совершенно не по душе работа физическая, хотя определенные способности есть – так сказать руки из того места растут. Могу ремонт сделать - так, не то чтобы профессионально, но, все-таки… Готовить умею вкусно. Борщ сварю - гости закачаются. Шить, вязать умею, но не хочу – слишком скучно. Да и не для кого… На работе – работаю. Дома – сплю или телевизор смотрю. Опять же, по причине постоянной скуки. Книги-все, какие в доме есть, перечитаны. В библиотеках –мало что нового. Хочется найти себе занятие по душе, но часто бывает непонятно, что ей, душе-то нужно… Меня праздность терзает. Вот к вам и пришла… Не могу больше так. Подскажите, что мне такого сделать, чтобы изменить все мое дальнейшее…
Спустя час она вышла из душного кабинета частного врача Васютина - местной знаменитости. По рассказам, чудесного доктора, исцеляющего ото всех душевных напастей. «Зря деньги потратила… Неандерталец! Неандерталец, каким-то чудом научившийся ставить диагнозы…» - стучало в ее голове. «И ручки, домиком на пузе сложенные… Само умиротворение и благость… мерзость какая! Боже, как серо и убого! Серый и убогий город. Серые, убогие жители. Сплошная соя и биодобавки. Ничего настоящего. Штампы, шаблоны, выкройки… Куда бежать? Где лучше7 Да и будет ли лучше-то? Если уж до сей поры не было, то велика вероятность того, что уж никогда и не будет…» - рассуждала Лера, бредя без пути к автобусной остановке. Свой дальнейший маршрут она не запланировала, поэтому без особого энтузиазма и радости забралась в как-то быстро подскочивший и раскрывший свое полупустое нутро вылинявший маршрутный автобус.
В церкви было тепло. Даже чересчур тепло. Все пропиталось ладаном. Голоса певчих, слившись в один, поднимались ввысь, к куполу. Людей было много, и, даже не смотря на чинность церемонии, сам собой возникал шум. Торопились свечки купить, да записочки написать… Чтоб всем было хорошо. «А я за этой женщиной занимала! Что лезешь! - огрызалась впереди стоящая бабулька, одетая почему-то совсем не по-сезону в каракулевую шубку, изрядно поеденную молью: «И в церкви – без очереди! Так и на небо полезешь, что ли, пигалица изукрашенная? Стыд бы поимела!» Та, на кого была обращена словоохотливость возмущавшейся старухи, повела себя, весьма странно: немного поколебавшись, взяла да и вышагнула из очереди. И направилась вперед, к дверям, не очень-то уверенной походкой. У самого выхода вдруг что-то заставило ее обернуться. На нее в упор с клироса смотрели глаза. Такой неожиданно прямой и открытый взгляд почему-то привел ее в замешательство. Смущенно перекрестившись, она юркнула в полураскрытую дверь. Улица выдохнула ей в лицо невыносимой гарью. Чересчур много машин… В таком маленьком городке, где почти негде развернуться… Статистика очередных аварий, ежевечернее лившаяся с экранов телевизоров, вопила о вселюдном помешательстве.
«На редкость дурной день»,- думала она, бредя к автобусной остановке. «Просто отвратительный! Впрочем, как и вчерашний…» Но поток негативизма резко прервал звонок по мобильнику. «Надо же, кому-то понадобилась…» - только и успелось подумать. Номер абонента ей не был знаком.
«Але?»- пронзил душный воздух детский звонкий голосок – «Тетя Лера? Это я, узнаешь?»
«Да как же не узнать, солнышко, Темка, привет! - и расплылась в улыбке…
Она никак не могла привыкнуть к новым календарям, тем, на которых нужно окошечко передвигать, ей намного больше нравилось по-старинке, отрывать по листочку от пузатого и постепенно редеющего настенного календаря. Она как сейчас помнила, как подходил к стенке ее дедушка, и аккуратно, словно боясь причинить вред, отрывал белый листочек с черной или красной датой и медленно шел на кухню, поскрипывая половицами, садился на привычное место у окошка, покашливал, расправляя дужки, надевал очки и начинал читать вслух… На этом листочке, думалось ей тогда, содержалась вся необходимая, очень важная информация. «Деда, а что такое долгота дня? А кто ее измерил? А ты проверял?» - много-много вопросов роилось тогда в ее детской голове. Так много, что они едва успевали соскакивать с языка, подгоняемые новым вихрем, несущимся вдогонку.
Вот уже три дня она не решалась подойти к календарю, оборвать желтеющие листочки, боясь спугнуть тем самым покой и радость, пусть ненадолго, но навестившие ее скукоженное жилище. Пусть так всегда будет! – беззаботно проносилось в ее голове. «Пусть это пятнадцатое число останется пятнадцатым. Вчера, позавчера, сегодня, всегда!»
На кухне деловито закипал чайник. Наконец, выстрелил холостым патроном - кнопкой, напоследок выдав плотную струю пара. Привыкшая спать до обеда – отпуск, чай, не каждый месяц бывает, она уже второе утро вскакивала с кровати, ни свет ни заря и скакала на кухню, готовить завтрак восьмилетнему племяннику, привезенному сестрой на недельку погостить. Это радостное событие и придавало ей бодрости и недостающего в последнее время природного оптимизма.
Темка еще спал, по-детски, точнее, по-эмбрионски, с зажатым кулачком около щеки. Надо же! Вот, кажется, только вчера сестра показывала ей, захлебываясь от счастья, медицинское фото еще чего-то смутно-человеческого, плавающего в ее животе, и вот, пожалуйста, это что-то уже имеет свои взгляды, свое на все мнение, привычки и даже способности, стремительно вылупляющиеся из задатков… А спит все так же, как и на том снимке, с кулачком у лица… Вставай- вставай, заяц! Уже одиннадцатый час, так и весь день проспишь! Ни звука в ответ. Темыч! Подъем! Не шелохнулся даже…
Эй, бегемотина! Щас как забодаю-у-у-у-у! Ага, вот, подействовало – глаз открыл – действительно забодает или опять дурачится? Улыбнулся, блаженно закрыл глаз, начал потягиваться. «Ой-ей-ей-ей-е-о-о-й!»- и тут же резко вскочил. Удивленного игрушечного зайчика внезапно накрыло предательской волной шерстяного одеяла. «Лера, я есть хочу! Я такой голодный…» - и побежал в ванную.
«Каша сегодня гречневая, садись!» - и пошла на кухню, накрывать на стол.
- И как же в тебя столько влезает? Уму не постижимо!
- Мне и мама то же самое говорит. А еще говорит, что потому мне братика и не заводит. Боится, что если он будет таким же прожорливым, как я, то ей нас не прокормить. Придется на другую работу устраиваться, А ей и эта нравится…
- Ешь, давай, не болтай, смотри, все мимо сыплется… Шутит мама твоя…Каков план действий?
- План действий? Подожди, подумаю. Ага, точно! Мы идем в парк!
- Опять?
- Да!
- Но мы же вчера там были… вроде… У тебя, вон, и рука не зажила…
- А мы еще раз пойдем! Там тетеньки сидят и картинки рисуют. Я тоже хочу.
- ?
- А чего такого?
- Да нет, нормально все… Только они – художники, у них краски есть, мольберт, и все такое…
- А мы купим марбелт! А чего? Мама говорит, что я тоже художник. У нее все друзья мои картинки выпрашивают…
- Тема, ну, я не знаю… Где мы все это купим, и, собственно говоря, на какие деньги… Я не рассчитывала…
- А моя мама говорит, что выход есть всегда, и если чего-то очень хочется, и если оно не плохое, а хорошее, то тогда обязательно все получится!
- Ишь ты, загнул как, хитрец!
- А чего, Лера, разве не так? Моя мама никогда не врет! Не веришь, что ли?
- Слушай, Темыч, это все хорошо, но я же знаю, что даже если мы туда и придем с красками, с бумагой, все как надо, как настоящие художники, и начнем рисовать (правда что рисовать и как? Я вот, честно говоря, не умею!), даже если и так, то ты все равно не усидишь! Что я, не знаю тебя, что ли…
- Зачем ты так много говоришь? Пойдем!
- Тема…
- Не превращайся в зануду! (зажав нос, совершенно мультипликационно)
- Это я- зануда?
-Ага!
- Это я-то зануда! Да я –тебе! Я покажу тебе сейчас!
Так третье утро началось с хохочущего катанья по полу, швырянья подушками, брызганья водой, топота и грохота падающих стульев…
«Если выплеснуть воду из чашки на потолок, она не замедлит тут же пролиться вниз мутноватым дождем… Что это за чашища, и какой гигант ее в небо выплеснул - мутная жижа льет сверху уже четвертые сутки. И все не кончается… Расползлись, полопались по швам дороги. Людей не видно – город словно умер. Пузырящаяся пена асфальта заполняет почти все пространство. Агония цивилизации…» - свои иногда не к месту и уж совсем не ко времени возникающие из образов думы она давно обозвала «замыканием». И частенько ее так «замыкало». И она разговаривала с собой вслух. Ну, это хорошо еще, если никто не видит, а если же это настигнет ее в людном месте? Позор какой! Вот и недавно, в автобусе, какая-то пожилая женщина тронула ее за плечо: «С вами все нормально? Может помочь?» А она, Лера, даже и не помнит, как оказалась в автобусе, куда направлялась и зачем… Стыдно… Но это все от привычки быть одной. От одинокой одичалости. Простительно. «Я маленькая, мне можно!» - говорила девочка в михалковском фильме. «Я одинокая, мне простительно!»- утешала себя Лера. И вновь уносилась в мир иллюзорных видений. Теперь часто вспоминала она тот пронзительный взгляд. Теплый и пристальный. С клироса. И как она ни отмахивалась, как ни пыталась себе доказывать, что во взгляде том не было ничего сверхъестественного, что ей это просто причудилось, все равно, мыслями все чаще и чаще возвращалась в тот неблагополучный в общем-то для нее день. Хотя почему, как раз, напротив, очень благополучный – ведь Темка появился! А сейчас он спит.
Почти вторые сутки спит, бедняжка. И как же угораздило так простыть! Будь неладны обои эти! Удумали ремонт делать в комнате – Темыч все упрашивал: давай переклеим! Некрасиво у тебя – ободрано все! Ну, делать нечего – сдалась. Пошли в магазин. А погода уже с утра хмурилась. Нет, чтобы зонт с собой прихватить! Не подумали даже. Выбрал Темка обои – красивые такие, но и жутковатые – виниловую имитацию каменной кладки. Вцепился в образец, ничего слышать не хочет: хочу кирпичики – и все тут! Чтобы как в замке было! В лыцарском! Ну, пришлось уступить. А вышли из магазина – ливень страшенный! Ветер поднялся. А всего и одежды на них – что шорты с майками, да сланцы… Так и пришлось бежать вприпрыжку до самого дома по разбухающей от дождя дороге. А как пришли домой, так и начался у Темыча предательский чих. «Забирайся немедленно в кровать, грейся, сейчас чаю принесу!» - скомандовала Лера и – бегом на кухню. Тот послушно чаю с малиной выпил, но, видать уже поздно было… А к вечеру – температура… Господи, делать-то что? Аспирин не сразу подействовал, Темка все горячей головой своей в руки тетке тыкался, словно спрятаться хотел. Так полночи и просидела на диване, его обнимая. Уснул, наконец… Бредил, потел во сне. Наутро оба были такими измотанными, что так и провалялись в кровати… Потом, уже ближе к вечеру, боясь разбудить племянника, неслышно выбралась Лера из-под одеяла и стала с обоями возиться… А на третий день проснулся маленький лыцарь в собственном замке, а по стенам – собственные картинки развешены: единороги да рыцари – охнул от восхищения, сел в кровати, глаза трет – снится ему это или нет? Так и болезнь улетела. Так же внезапно, как и настигла.
Как и прежде, она с замиранием сердца по вечерам смотрела в окно. «Что-то принесет новый день? Каким он будет? Неужели, все это, вся эта летняя детская сказка растворится в одном – единственном «Привет, сестра!»
Нет, нет… Она гонит эти мысли прочь, отмахивается от них, как от теней зловещих, что наползают внезапно, без предупреждения. Как это все странно, однако, ведь еще месяц назад было иначе. Все по-другому было…Она уже, признаться, и забыла, что где-то там, в том, когда-то бывшем ей родным, городе, у нее есть сестра… А у сестры - сын. За повседневными делами как-то незаметно, осознала вдруг, совсем незаметно (и когда, право, это произошло?) отдалились они друг от друга. И пятилетний Темка, каким она его запомнила во время последнего визита к сестре, долгое время так и оставался для нее пятилетним. А теперь…
Теперь как-то все с ног на голову стало, или, как раз наоборот, с головы на ноги. Вот он, Темка, пухлощекий проглот-экспериментатор. Вот она, Лерка, взрослая молодая тетка. Обидно, что тетка, не мать… А ведь уже почти вросла в него, прикинулась, обманывая себя, забываясь, утешаясь тем, что-мать, хоть и временная…
Вот, увезут его, а как дальше? Дальше-то как? И плакала, тихо, боясь разбудить, и долго спать не ложилась, все любовалась мордочкой загорелой – вон, опять, слюнка потекла… Наверно, снова что-то во сне поглощает… И вставала все так же рано, мимоходом взглянув на календарь – пятнадцатое – на кухню, чайник ставить…
«Никогда не говори о том, о чем не имеешь ни малейшего представления» - учила ее мама. И Лера старалась лепить свой мирок, исходя из этого принципа. Это позволяло ей не быть заносчивой в глазах окружающих – никого она не осуждала. По крайней мере, ей так хотелось считать. Но при врожденном экономном расходовании своих внутренних и внешних возможностей, с годами зрела, крепла в ней мысль, точнее не мысль, а навязчивое желание знать. Знать многое. Знать все, разумеется, насколько это возможно. И возникшая из этого желания привычка записывать в блокнотики, в тетрадочки свои часто противоречиво-сумбурные соображения. По прошествии многих лет этих блокнотиков, тетрадочек стало столько, что хватило бы томов на десять… Но – кому это нужно? Весь этот ворох мыслей, замысловатое кружево воспоминаний… Иногда Лера перечитывала эти пожелтевшие тетрадные листочки, но у нее, как всегда, не хватало терпения расшифровать и как-то литературно оформить эти записи. Тетради кричали, прорываясь в реальность. Сны, образы, звуки, эмоции - все было непричесанно, нелепо, сумбурно. Все требовало жизни, пищи… А что им, этим листочкам могла дать Лера? Надежду на бессмертие? Нет. Некогда ей было заниматься этим – новые образы и мысли захватывали. И записывались в новые блокнотики беглым почерком… «Когда-нибудь, когда мне будет шестьдесят два года – думала она вслух в ребячьем возрасте,– я стану всемирно известным писателем, а еще режиссером, музыкантом и художником!» «Все вместе? – тихо смеялась мама – а почему ж так поздно? Шестьдесят два года – это тебе не хухры-мухры!» - и удалялась в кухню, откуда доносился волшебный запах жареной курицы.
Вот сейчас Лера вспомнила себя маленькой, улыбнулась, отодрала приставшую крошку краски с коленки и принялась еще энергичнее домывать скрипучий пол в квартире, производя вокруг себя ужасный грохот. Бумажки, бумажки – просто напасть какая-то… У Темки обнаружилась та же страсть, что и у нее – к бумаге. Только проявлялась она по-другому: вся квартира уже была заполнена бумажными фигурками из оригами. С легкостью выполняя неподдающиеся ее разуму математические сгибы, он буквально чудеса творил, с хохотом запуская под потолок белых журавликов и голубей. Письменный стол был завален зайцами, воронами, кораблями, собаками, динозаврами, вертолетами и прочими поделками.
- Лера, знаешь какой самый эффективный способ уборки?
-Ну и какой же, господин полиглот?
- Купить пылесос! Только о–о-о-очень мочный!
- Ага, а ты знаешь, сколько он стоит?
- Ну, тогда нам надо прибираться вместе – в четыре руки. Как на твоей пианине!
Сколько себя помнила, она постоянно что-то читала. Это вообще была ее страсть. Уже и книги-то в шкаф не помещались, ютились где придется, а она их все покупала. Перечитала много: бродила аллеями Бунина, уходила в катакомбы с Платоновым, мистифицировала вместе с Андреевым, перечитывала жития святых, а то уж и совсем бросалась в лживые крайности Сорокина и Ерофеева. Как-то, помнится, она поймала себя на мысли, что ей в принципе, уже все равно, что читать, лишь бы этот процесс был безостановочным… И когда уже после многотомников в ход пошли журналы, газеты, и даже – о ужас - инструкции по применению жидкостей для ковров, надписи и рекомендации на флакончиках с дезодорантами, в этот-то самый момент и появился ее маленький спаситель. Темка сразу сказал: «Если ты читаешь и не веришь – это одно, а если ты читаешь и веришь в это, то можно сойти с ума!» «Правда?» - обрадовалась, словно очнувшись от этой летаргии, Лера и швырнула за диван очередную сомнительно-глянцевую «Лизу». С чтением было надолго покончено. Началась жизнь. Почти с нуля. С низкого старта. Словно какой-то невидимый тренер пальнул из пистолета и понеслась она, Лера, по неизведанной, но такой притягательной полосе. И тело радуется своим тридцати, и как в детстве, снова отчетливо слышен стук собственного сердца.
- Слышишь, Тем, почему я раньше не замечала, что можно жить по-другому? Что есть другие радости, кроме собственных фантазий, что можно запросто пойти погулять в парк, послушать птичек, побрызгаться с тобой из фонтана…
- Ну, ты, наверно, раньше переходила не по пешеходному переходу, а теперь испугалась, и решила, что лучше по пешеходному… Или, например, ты давно думала, что этот вот зайчик неживой, а он – живой, и наоборот… Я не знаю, но ты слишком много раньше думала. А теперь нормальная стала. Пойдем в прятки играть!
- Лера, ко мне дяденька сегодня на улице подходил. Когда ты в магазин уходила, а я у киоска стоял.
- Какой дяденька? Темка! Ты с ума сошел! Ты с незнакомыми дядьками разговариваешь?
- Лера, успокойся, он хороший дяденька. Он ничего плохого не сделал! Он спросил, про тебя спросил.
- Что спросил? Не томи, Темка!
- Он спросил меня вот так: «мальчик, а твоя мама часто в церкви появляется?
- И… что…что… ты ему сказал?
- Я ему сказал, что как раз завтра собиралась…
-Темка, но ведь это же неправда! Я – не мама! И вообще, мы никуда с тобой, ни в какую церковь не собирались! Зачем ты наврал этому … дяденьке?
- Он добрый. У него глаза как у дедушки нашего. Я не хотел его огорчать… Он ведь второй раз про тебя спрашивал.
- Как второй раз? Ты его уже видел?
- Ну да, видел, тогда, в парке, когда ты сидела и рисовала. Ты не помнишь?
- Нет, не помню.
- Ты сидела и рисовала, а я на качели качался, но ты не видела, как я упал – я не стал плакать, чтобы ты не заплакала. А дяденька этот подошел ко мне и стал лопух к коленке прикладывать. Он сказал, что это поможет. И чтобы я не жаловался. А потом он спросил, где моя мама. Я сказал, что вот – и показал на тебя. А ты ничего вокруг себя не слышала, как глухая. Все сидела и дерево рисовала. Он сказал, что тоже раньше рисовал, а когда стал поступать в рисовальное училище, там ему сказали, чтобы он оттуда уходил, потому что он – уже художник…
- И он ушел?
- Ну да, ушел, а что ему там делать-то было…
- А дальше?
- А дальше я ему показал свои картинки… Ну те, что тогда в парке очень быстро нарисовал…
- И чего?
- А он как-то странно на меня посмотрел и ничего не сказал, только по голове погладил…
Я все ма-а-аме расскажу-у-у! Как ты меня тут обижаешь!
- Давай, хоть сейчас прямо, валяй, звони, жалуйся! А кто просил мой телефон в чашке с молоком топить, А? Как я…теперь? Не позвонить даже! Не починить! Конечно, не починить! Вот матери бы твоей пожаловаться! Пусть забирает тебя поскорее! А то совсем от рук отбился. Где твой телефон? Звони! Что головой мотаешь, звони, сейчас же! Рассказывай, какая у тебя тетка плохая! Если такая плохая, что ж тогда и приезжать было… И вообще, договаривались, что на одну неделю, а прошло сколько? А? И что это мама твоя совсем не беспокоится… интересно, ей вообще, есть дело до нас? Личную жизнь она, видите ли, устраивает… Личную… А у меня, можно подумать, ее и быть не должно! У меня, можно подумать, только общественная, жизнь-то! Вот и отпуск весь – псу под хвост! Тоже мне, племянничек! Оболтус! Вечно ты нос свой суешь, куда не надо! Дверь с той стороны закрой!
- Лера, прости-и-и!
- Нечего мне тут всхлипывать! Дверь закрой!
- Лера, ну прости-прости! Я… не… буду-у бо-о-ольше!
- Я сказала, дверь закрой!
-!!!!!!!!! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
- Господи!!! Господи, да не себе же по пальцам! Вот блин, ну что ты… Что ты наделал!!!! Больно??? Ну все, все, маленький мой, успокойся, все-все, вот сейчас подую и пройдет, ну, что ж ты… Ну, не плачь, не плачь, Темушка, заинька, мой сладкий, вот так, вот так, дую, видишь… И проходит все… Немножко красного… Ничего страшного, у меня, знаешь, сколько раз такое было – не сосчитать даже! Ну все, родной мой, не плачь. Я дую, дую… У меня, знаешь, прижмись ко мне, вот так, у меня, знаешь, в школе палец входными дверями придавило. Какой? Да какой-то вот из этих… А двери были огромные такие, железные… Так больно было, аж искры из глаз посыпались! И ноготь слез потом начисто. И не сразу вырос. Потом все зажило. Зато в классе все зауважали. Как за что? За то, что не заревела. На колени упала, скорчилась в дугу вся, а не заревела… Ну вот, вот, родной мой, все заживает. Видишь, ничего страшного… ты меня прости, ладно? Прости, как будто и не было ничего, а? Простишь? Я же, Темка, честно сказать, очень не хочу, чтоб мама твоя приехала… Пусть бы подольше не приезжала… Нам ведь хорошо вдвоем, правда? Ну вот, и хорошо, бегемотина моя славная, успокойся.
- Лер, а Лер… А я свой телефон тоже на прочность проверил…
- Боже, и как?
- В микроволновку положил…
- А можно я палатку сделаю?
- Какую палатку? Как?
- Вот смотри, на марбелт простыню, или даже две накинуть – и готово!
- Ух ты, здорово, ну, давай, делай! Помочь?
- Не, я сам справлюсь. Дай простыни! Ну вот, еще здесь чуть-чуть подправить… Все! Готово! Залезай ко мне внутрь! Не бойся!
- А я пролезу?
- Смотри, сколько места! Вот, так. Ага.
- Слушай, а она двигается!
- Ура! Точно двигается! Мы с тобой –тоже!
- Ага, мы как передвижники!
- Ура! Мы – передвижники!
- А давай песенку сочиним?
- Давай!
- Я начинаю: Сидим мы в палатке…
- У нас все в порядке!!!
- Лера, а что ты пишешь?
- Рассказ…
- Про кого?
- Про маленького мальчика.
- Ты мне его потом прочитаешь?
- Потом, конечно… А скажи… Помнишь, про того дяденьку… Скажи мне еще раз, какие у него глаза?