К чертям собачьим утки и пилюли,
В палате мило, хоть и номер шесть,
Везут с похлебкой клейстерной кастрюли,
Среди друзей Марат и Черчиль есть.
Сидим, стоим и ходим, молча, строем,
Поём куплеты про медперсонал,
А иногда подкоп под койкой роем,
Все хорошо, но Байрон заманал.
Орет стихи о Чайльде в огороде,
И что-то там про Грецию, кажись,
Он ничего, не злобный по природе,
Видать и в Альбионе пакость-жисть.
А в целом рай, но с небольшой натяжкой,
Рубашка давит, крест из рукавов,
Ремень забрали с толстой медной пряжкой,
Но мудрых, как нигде, здесь множество голов.
На ту же тему.
Неслись безумные машины,
Народ шнырял то вверх, то вниз,
Во чрево блудной Палестины,
Сластолюбиво дунул бриз.
Башка, как чум «посля» камланья,
Все леди явно из путан,
Они мне точно не компанья,
Мне путь лежит в далекий стан.
Мое меню - кисель крахмальный,
Уха из рыбьей чешуи,
Десерт молочно-аномальный,
(Его сожрали упыри).
Пошто охранник треханутый,
Забыл с утра нас запереть,
Стою я в тапочки обутый,
А в котелке оркестра медь.
Пойду искать гнездо кукушки,
Туда не так уж долог путь,
Перед глазами точки-мушки,
И бытие - сплошная муть.