Легко сказать «не боюсь я смерти»,
пока не видел её в лицо.
Даже кощеевское предсердье
ёкнет утиным своим яйцом,
когда над дубом наизготовку
чернеет тень от её плаща.
Не надо думать, что без сноровки
не меткой будет её праща.
Она запустит в тебя снарядом,
когда ты меньше всего готов.
И к чёрту танцы, житьё, наряды –
под крышку вгонит пяток болтов.
А там не рыпнуться, не подняться
и даже не поменять слова,
которым ты, где-то в восемнадцать,
значения придавал едва,
а просто резал наотмашь хле’бы,
что приготовили в упокой
тебе. И вся неземная небыль
тогда – как солнце достать рукой.
А нынче глянешь на птиц – и ветер
сквозит мурашками по хребту.
И шепчешь: «пусть бы за всё в ответе
две этих рыбы – Анет с Абту,
которым солнце крутить не внове
и всё известно про здесь и там...»
Заговоришь да хоть бы на мове,
в фарватер вчалишься к их хвостам.
И чтоб везли (или нет – ходили)
до тех изведанных берегов,
что дальше будут чуть-чуть, чем Чили,
но ближе, чем глубина веков,
в которых тонут «спасите души»
и из которых «душа – на свет».
Я эту байку устала слушать,
травлю по малой на риф корвет
и там подпольно ловлю на сети
две эти рыбы – Абту с Анет –
на свой прикорм в тёмно-мутной Лете.
И понимаю, что смерти нет.