На руках заживают следы от крапивной плети, и Элиза опять - как изящный лесной бутон.
А толпа, что недавно, беснуясь, вопила: "Ведьма!", превозносит ее, называя своей святой.
И король обнимает ее виновато-нежно...
...А толпа углядела чужого, и шум растет.
Не хватило на всех лебедей колдовской одежды.
Значит, надо исправить. И все же зажгут костер.
Человеку ходить с оперением не пристало. Что за нелюдь, раз вместо руки - лишь кусок крыла?
Значит, сам он - из той колдовской и порочной стаи, если чистая жертва проклятия не сняла.
И вообще, вдруг заразен такой результат проклятий? Нет уж, нечего думать - сожжем его от греха.
А Элиза - не вздумай кричать, мол, любимый, братик! и тебе же на пользу - молчи и не выдыхай.
И не помни, что он твои сны охранял все время, позабудь его грустно-ласковые глаза,
Ты спасала его, ты шептала ночами: "Верь мне"...
Только вышло - вот так, и исправить уже нельзя.
Расцветает огонь торжествующе-злой воронкой, ликованье багровой радостью проросло.
Отвернувшись, Элиза расслышит: "Не плачь, сестренка.
Знаешь, я все равно бы не выжил с одним крылом."