Мир огромен. Лопается, смеясь.
По утрам чайной ложкой звенит по дну.
И, бродя по кромке, обходит грязь,
Доверяясь лишь одному пятну.
Круглощека взмыленная вода.
Что ей – прошлое? Память – открытый люк.
Из глубин протянутые провода
Затеряются средь загорелых рук,
Обращенных в верхний круговорот,
В сердце тучи, бьющееся с шести
До восьми, но туча держится за живот
И стесняется дальше его нести.
Мир молчит, набрал, как всегда, воды
В застекленный рот – по краям резной.
Но летят на празднике всех святых
Золотые капли над головой.
Пузырю не крикнешь: “Остановись!
Ты прекрасен!” Будущее и так,
Приласкав мгновение, бросит: брысь!
Позабудет про собственное тик-так.
Оболочкой радужной измарав
На минуту воздух, пузырь возник
Ниоткуда. Вспомнил, что есть зима,
И пропал на уровне глаз и книг.
Жест руки, вернувшийся с облаков,
Исчерпал возможности серебра.
Обозримый снова со всех углов,
Говорит губам: “Можно дуть, пора...”
И тогда язык, повернув ключом,
Приоткроет горла сырой проём,
И пузырь, не думая ни о чем,
Проскользнет из дужки, забыв о том,
Что не смертен, но и не вечен. Так
Забывают вещи свой первый час,
Имя автора, исчезновенья страх,
Очертанья собственников,
То есть – нас.