Палач Петра? Да разве Петра казнили? – спросит всеведущий читатель. И, конечно же,
будет прав.
Петра Великого никто не казнил, но он сам был зачинателем, руководителем и соучастником
казни старой матушки-России – наивной, упорной в своих вековых привычках и привязанностях,
чурающейся всего иноземного да нового.
Кто досаждал царю? Как ломал он русскую старину и что получили мы взамен? Стоила ли
изрядная выдача кровавой ломки? – Задумайся вместе со мной, читатель.
Автор
О русский простодушный наш народ!
Ни злато и каменья диадемы,
Ни лавровый венок, сената милость,
Но только невесомый нимб небесный
Достоин увенчать его чело.
И если бы себя он не снедал
В бунтах кровавых и в свирепых казнях,
Не бедовал от пьянства и усобиц –
Взнуздал бы время, охватил пространства
И реки слёз улыбкой иссушил!
Часть первая
I.
– Москва не город, а кишкам морока.
Проснулись, чтоб им в наволочку жесть!
Кричат, стучат… В сей жизни мало прока:
И миски щей нельзя поутру съесть…
Матвеев Артамон[1] кивнул подручным –
Мол, снеди жаль, но день не будет скучным.
К нему с докладом ворвались гонцы:
На Кремль походом движутся стрельцы![2]
Вот Софья[3], Милославское исчадье! –
Раскрыла пасть на братнин каравай,
Ей бабьи не по норову оладьи.
Ей шапку Мономаха подавай!
…Примчались, растеклись, заполонили;
Из тысяч глоток – дух капустной гнили:
– Изменников к ответу; ай, люли! –
Нарышкины[4] Ивана[5] извели!
– Да что за наговор, с чего вы взяли?
И что за пёс напал на вас с утра?
Здоров он! – «Покажите!» – Показали.
Ивана, а ещё царя – Петра[6],
Которому и десять не сравнялось.
Дитя, конечно, малость напугалось:
Пред ним толпа – возможно ль допустить! –
Пришедшая родне за что-то мстить.
Отметив перемену настроений,
Матвеев не спешит стрельцов ругать:
– Охотники найдутся, без сомнений,
Соблазн чинить да бреднями пугать,
И головы стрелецкие дурманить,
Так мой совет вам – прекратить буянить.
Предупреждаем дурней и дурёх,
Что мы считаем. Максимум – до трёх!
…Осталось дать простейшие команды,
Да умному чего-то не с руки,
И на глазах у всей стрелецкой банды
Берётся кто за дело? – дураки,
Беда России. Одного хватило[7].
Пришёл начальник, точно – не светило,
Но чванства петуху не занимать,
И стал стрельцов склонять из мати в мать!
А тех оно задело за живое.
Немножечко послушали в тиши –
Вскипела кровь, взыграло ретивое,
И взяли петуха на бердыши!
Лес гибнет не от силы суховеев –
От искры. «А куда сбежал Матвеев!?
В сенях, поди. Хватай его, ур-ра!»
И тащат, из-под носа у Петра.
Хоть хорошо – не мучили, не били;
Быстры удары молний при грозе –
Едва ли на лету не изрубили,
Припомнив тренировки на лозе.
Матвеева безрукая частица
Уже и не могла перекреститься;
Огонь в его очах почти погас,
Но он успел сказать негромко: «Раз!»
А кровь лилась, обильнее водицы…
Желал ли он того? – возможно, нет, –
Но воспитатель матушки-царицы
Петру оставил страшный свой завет.
Тишь. Лёгкий скрип пера. Никто не дышит.
Отчизне что История пропишет –
Гипноз? гемодиализ? скальпель? плеть?
Что нас излечит, как преодолеть
Гордыню, властолюбье, лицемерье?
Наш вековой удел – платить врачам.
Русь тянут в пропасть отчее безверье
И небреженье дедов к мелочам.
* * *
В науке исторической новатор
Уж коли оказался литератор –
К сапожнику спешите, господа.
И съешьте пирожков там, не беда.[8]
А если поэтическим задором
Историку зажжёт в глазах круги –
Пирожника найдите под забором;
Глядишь, он вам стачает сапоги.
Коль металлург, раздувши грудь мехами,
Вдруг пискнет об истории стихами!..
Отведать башмаков вам предложу?
В блины обуться? – Не соображу!
*
Историей Отчизны не манкируй[9];
Она, как мать, единственна, к тому ж –
Хоть чуть подправь, хоть где подретушируй –
История болезни наших душ.
В науках – свет, мы тезу[10] знаем эту;
А можно ли обычному поэту –
Вздохни, учёный муж, и погрусти –
Истории фрагменты привести?
Эксперта? – да спросите хоть чекиста,
И ювелир вам скажет: «Сто карат!
Поэт в России больше очеркиста,
И даже пародист ему не брат;
Не тянет по числу различных премий
До президентов высших академий,
Особенно художеств и наук,
А так и Вальтер Скотт ему не друг!»
Вообще, когда отхлынет русофобство,
Поэт для нас – как светоч всех надежд,
Но создаёт народу неудобство,
Особенно средь кипенных[11] одежд.
Не драка ль? что за шум средь лазарета? –
Встречают приболевшего поэта.
«Мне б градусник, не надо к главврачу!
И „всем[12]“ для вас служить я не хочу!»
Увы и ах! не встречен так прозаик.
«Что, Заячий вам остров[13] описать?
Да тут не про морковку, не про заек,
Не репу на плантации чесать,
Не парою страниц перевернуться!
А вдруг – беда! – поглубже ковырнуться,
Как снег растает, отзвенят ручьи?
И заячьи там кости, или чьи?»
Ответственность иная у поэта,
Ведь сколь бы он России ни твердил:
«Нашёл! в шкафу чухонском – два скелета!» –
Поэт, сиречь дурак, пером водил.
На почву на такую кто пришедший,
Тот, право слово, чистый сумасшедший!
Лечусь. Тянусь к читателю, расту.
Так будем и писать начистоту!
Писать о происшествиях в державе,
Пророчествах, науках, колдовстве.
О доблестях, о подвигах, о славе.[14]
О крови, нищете, о воровстве…
* * *
Огонь! От сковородки – гром раскатов.
Создатель несравненных ароматов,
С приправою в приподнятой руке –
Поэт на кухне, в белом колпаке.
«Рецепторов безжалостный мучитель! –
Сквозь шум сосед-аллергик заорал, –
Клянусь, мясник мне в этом поручитель,
Ты странные продукты подобрал!
А любопытно знать – апчхи! – узрю ли,
Что за пожар вокруг твоей кастрюли?
Понятно – ты не выдашь миллион,
Так обеспечь хоть полупансион
Худой поэмы чахлому герою,
Не потчуй винегретом из имён!»
Читателю рецепта суть раскрою:
В кастрюле борщ, смешение времён.
Я борщ варю. Коренья есть в отваре?
Крошу, кручусь, как Джулио Чезаре,
Помешиваю левою ногой.
Bon appetite, читатель дорогой!
[1] Матвеев Артамон Сергеевич (1625–82) – государственный деятель и дипломат, ближний боярин царя Алексея Михайловича. Воспитатель Натальи Кирилловны Нарышкиной, будущей царицы и матери Петра I. 11 мая 1682 г. (даты исторических событий даны по старому стилю) фактически был поставлен вдовствующей царицей во главе правительства.
[2] Первый стрелецкий бунт. 15 мая 1682 г. стрелецкие полки, поверившие навету, взбунтовались и заняли Кремль. Кровопролитие продолжалось три дня.
[3] Софья Алексеевна (1657–1704) – царевна, дочь Алексея Михайловича и его первой жены, Марии Ильиничны Милославской. После смерти отца (1676 г.), в царствование недужного брата Фёдора Алексеевича (сын М. Милославской, умер в 1682 г.), оказывала значительное влияние на деятельность правительства. Властолюбивая, умная и энергичная С. А., поддержанная приверженцами во главе с боярином Иваном Михайловичем Милославским, в результате Первого стрелецкого бунта 29 мая 1682 г. стала правительницей государства при малолетних братьях-царях.
[4] Нарышкины – родственники царицы Натальи Кирилловны. На этот клан и на его сторонников пришлась вся тяжесть удара взбунтовавшейся стрелецкой массы в мае 1682 г.
[5] Иван V Алексеевич (1666–96) – номинальный царь, соправитель (с 23 мая 1682 г.) Петра I. Непосредственно после кончины Фёдора Алексеевича шестнадцатилетний сын М. Милославской царевич Иван, хромой и косноязычный, почти слепой, был обойдён при решении вопроса о престолонаследии. При поддержке патриарха Иоакима и многих бояр 27 апреля 1682 г. царём был «выкрикнут» на Соборной площади девятилетний Пётр, старший брат которого, Иван Алексеевич, всё ещё оставался царевичем.
[6] Пётр I Алексеевич (1672–1725) – царь, первый русский император. Сын Алексея Михайловича и Натальи Кирилловны Нарышкиной.
[7] Непосредственной причиной вспышки стрелецкой ярости оказалось выступление князя Михаила Юрьевича Долгорукого, сына боярина кн. Юрия Алексеевича, главного начальника стрелецкого войска. М. Ю. из-за болезни отца управлял Стрелецким приказом. Восприняв как личный позор выступление подчинённых ему служилых людей, Михаил Долгорукий приказал им немедленно возвратиться в слободу, угрожая в противном случае жестокой расправой. Рассвирепевшие бунтовщики сбросили князя Михаила с Красного крыльца на стрелецкие копья. Та же участь постигла Матвеева, братьев царицы Афанасия и Ивана Нарышкиных, убитого в своем доме князя Юрия Долгорукого, Григория Ромодановского, Фёдора Салтыкова, Ивана Языкова и других «изменников».
[8] Многопросвещённый современный школьник, конечно же, вспомнил строки Ивана Андреевича Крылова: «Беда, коль пироги начнет печи сапожник, // А сапоги тачать пирожник…».
[9] Манкировать (здесь) – пренебрегать чем-либо.
[10] Теза – утверждение.
[11] Кипенный – белый, как кипень; очень белый.
[12] Да не забудет читатель крылатую фразу Аполлона Григорьева: «Пушкин – наше всё».
[13] Заячий остров – первая территория Петербурга, остров близ места разделения Невы на два больших рукава. 16 мая 1703 г. на нём Петром I была заложена крепость, названная впоследствии Петропавловской.
[14] «О доблестях, о подвигах, о славе» – первая строка стихотворения Александра Блока.