VII.
Петра живописую ли, Демида,
Но для меня поэзия – коррида!
Метая взгляды, как гранит из пращ,
По строкам волоку свой красный плащ…
И, формулу любви открывши в генах,
Жгутом связала дрожь железо в венах.
Добьюсь ли? Уклонюсь? Уберегу
Живот от острия?.. Ужель – смогу!?
Когда ко мне (с какой же стати, братцы?
Не стоит поднимать такой галдёж!)
Центр творчества пришлёт ума набраться
С горящими глазами молодёжь,
И зададут вопрос мне философский:
Рука иль мозг опишет век Петровский? –
Прочувствовав, отвечу не спеша:
– У автора центр творчества – ДУША!
Рука пером лишь водит по бумаге,
А мозг, в отдохновении, следит:
«Чудно! Каков финал сей дивной саги?
Так что СОСУД СЕЙ ТОНКИЙ уродит?
Ходы какие будут в промежутке?
Что – острые? тупые? Или – жутки,
Не зная их названия, в тоске,
Фигуры передвинем по доске?»
Прошла любовь, увяли помидоры!
Диковинку найдём ли, днём с огнём?
Из сказочного ящика Пандоры[71]
Мы новую фигуру достаём.
Известно: короля играет свита.
Чем более общественность сердита,
Тем чаще и монарх спешит развить
Фигуру, чьё призванье – лишь РУБИТЬ!
Здесь вряд ли ремесло, и не наука.
Из дерева искусник топором
Хоть ангела ваяет; вот так штука –
Столь тонко, не опишешь и пером!
Осталось лишь вздохнуть: «Какие люди
Снимаются отнюдь не в Голливуде!
А кто и не снимается – лишь стих…»
И наш герой, он есть ли среди них?
Наш СТРАХ… Отцеубийца окаянный!
Народа смертный грех и в Вечность мост,
Слеза Руси и стон наш покаянный. –
Гляди!! Выходит Дрюча на помост!
*
Чтецов ли? мудрецов? спросить ли мимов,
Как вознестись превыше херувимов?
А коли пасть, тогда уж – данке шён![72] –
В шампанское. Ну, можно – б-р-р! – в крюшон.
Мечта любой осы – упасть в варенье!..
Гордыня – вот вам мнение моё –
Даёт лишь самолюбию паренье,
А вот вреда не видно от неё.
Гордыня – грех? Не ломит кости паром!
…Задумал уподобиться боярам,
Не видя у верёвочки конец,
Московский состоятельный купец.
Прононсу ли разбавить просторечье?
Изящество с фамилией Дрюон,
Из дальних стран жену в Замоскворечье
Привёз купчина, Чахлый Родион.[73]
В купеческой семье и уродилась,
Но фирма «Жан Дрюон» вдруг разорилась,
И смерть любимой мамы, вслед отца,
Явилась довершением конца.
Как вдруг месье, улыбка – Фебу[74] впору,
Рукою твёрдой начал дверь трясти:
«Я Жану обещал об эту пору
Отменного товару подвезти!»
Одет довольно странно, но опрятно.
Узнавши, поражённый неприятно,
Достаточно понятно произнёс:
«Мне Жан в тот раз подарки преподнёс.
Так я б с его делами разобрался,
И, может, что добавлю от себя».
«А звать Вас как?» – «Роди». Он постарался.
И сирота уехала, скорбя,
В далёкий край искать чужого счастья.
И Феб ли ведал: худшего ненастья
России небеса не заключат,
Чем в день, когда их первенец зачат.
…Москва не знала моря разливанней!
Прелестного младенца Родион,
Библейски просто, нарекает Ваней;
В жену свою, красавицу, влюблён, –
Желает пополнения семейства.
Рожденья день явил и тьму злодейства:
В столице государевы стрелки
Матвеева порвали на куски.
О чём тут горевать, скажи на милость?
Акулы мрут и валятся на дно…
Но атмосфера в доме – изменилась,
Открылось обстоятельство одно.
Была в ребёнке – не скажу, что робость, –
Но некая сердечная особость.
Лишь тонкостию слуха своего
Мать знала: сердце СПРАВА у него!
И предзнаменованьем этим мрачным
Чувствительность Мари потрясена.
Как прежде, брак казался ей удачным,
Но юная купеческа жена,
Подряд троих, даёт мертворожденных.
Когда ж чредой смертей обыкновенных
Великий материнства сломлен дар,
То счастье превращается в кошмар!
Муж жаждет вновь зачатия ребёнка;
Не слыша стон в измученной груди,
Напав, как косолапый на телёнка,
Пыхтит всю ночь: «Ро-ди! Ро-ди! Ро-ди!»
Купец, узнав бесплодность наступленья
И встретив выраженье отвращенья, –
А плечи – сверх сажени в ширину! –
Воспитывать сподобился жену.
– Ах, вот ты как, бруссельска кочерыжка!
Да мне цена!.. – не найден тот металл!
Ты знашь, кто Я? А твой отец – пустышка,
Ни в жизнь его за ровню не считал!
Мне хоть бы и служить – дворян обставлю.
Не буду жить, но УВАЖАТЬ ЗАСТАВЛЮ!
Сам князь Василий говорит порой:
«Вот – целостная личность, вот – герой!»
…Но только аневризма гуманизма
Кипеть давала крови не вполне,
Ведь ментор[75] сам из жертв европеизма.
Лишь гладил! полотенцем – по спине.
Читатель зарубежный! ты ведь знаешь:
Вряд муху полотенцем напугаешь.
Но правда и в ином: у нас страна,
Где и салфеткой выдерут слона!
О жёнах не заботиться негоже;
Купец себе пароль сей затвердил
И с сухостью боролся женской кожи:
С чуть влажным полотенцем заходил.
Читатель
– Про банный день начнутся рефераты?
Ты личность покажи! – а результаты,
Когда с тоски за чтеньем не помру,
Уж я без полотенец разберу!..
Изволь. Сие лицо в удобном месте
Истории покажут витражи.
…Толпа вкруг Родиона – морд на двести,
Скандирует: «Потапыч! Покажи!!»
– К чему пугать коней? Но, коль хотите, –
С народом не заспоришь – что ж, ведите!
Но только прегорячих чтоб кровей,
И – сразу уговор – поздоровей!
…Ведут ли скакуна каурой масти,
Иль волоком он конюхов влечёт?
Что не по нём – узду порвёт на части,
Такие по стране наперечёт;
Из глаз уж сыплет искр другая тонна!
Вдруг лошадь замечает Родиона
И начинает голову клонить,
Как будто попросила извинить.
Потапыч, подойдя едва ль не в лени,
Кладёт на холку – кисть, не куль с зерном,
Но странно что: у лошади колени
Мгновенно заходили ходуном!
Ещё одно мгновение – средь торга
Прегромкий раздаётся вопль восторга!
Шажочка два скакун поотступал,
Да тут же на колени и упал.
Визжат мальчишки, воют даже бабки:
«Вот диво! Ай, Потапыч! Ну, силён!
Красавца как он кинул-то – на бабки!»
Любимец пол-столицы – Родион.
…Премногая тебе, читатель, лета!
Как личность? каково глядит с портрета?
Фас, профиль! а три четверти! – три-птих!..
А результатов – вовсе никаких.
Милиции любого региона,
Чтоб навыки профессии впитать,
Про житие купчины Родиона
Полезно, хоть в стихах, а почитать.
Да, улицы плодят дурман, заразу;
Бывают и убийства по заказу…
Но самый изощрённейший злодей –
Лишь в спальне и на кухне у людей.
Потапыч (не спьяна, не в день зарплаты)
Ходил к жене – как в лавку, для трудов.
Я чуть ошибся: бы-ли результаты!
Но не было – поверите!? – следов.
Уж каждый день, иль только в выходные
Являлся к ней – не знали и родные.
Поэтам сласть – под звёздами брехать;
Купцам, хоть раз, да надо отдыхать?!
Пока хозяин дома отдыхает:
Съест отбивную, ляжет потужить, –
Слаб человек! – жена его харкает…
Но отбивной, порою, – есть, чем жить.
…Она вдруг чует ток в любой реснице!
И мановеньем ног по половице,
Пригнувшися под рамами окон,
К ней ангел приближается сквозь сон!
Четыре? шесть ли лет сему виденью?
Да было и двенадцать, что с того?
К её ногам припав солёной тенью,
Он матери не скажет – ничего,
Она ему – ни слова не проронит.
Лишь пальцы на макушечку уронит, –
А пальцами читают, или нет? –
И чувствует подушечками свет!
Да, счастье материнства – это смелость,
Сыновняя любовь – сложенье крыл…
И столько им сказать ВСЕГО хотелось!
Но, как они, – НИКТО не говорил!
…Ребёнок возрастал, отверзши очи.
Он редко спал хотя бы по полночи,
И мамина рука по голове
Кружила тенью облака в траве…
[71] Пандора, в древнегреческих мифах – жена Эпиметея, брата Прометея. Муж Пандоры принял в дар от Зевса ларец (ящик), который ни в коем случае нельзя было открывать: в нём были заключены все людские пороки, несчастья и болезни. Из любопытства Пандора открыла ларец, и все эти беды обрушились на мир. Только надежда осталась на дне ящика, поскольку Пандора успела захлопнуть крышку.
[72] Данке шён! (нем.) – большое спасибо! (К сожалению, сайт не понимает немецкую букву "о умляут"; пришлось дать написание кириллицей).
[73] Хотя для московского жителя конца XVII века жена-иноземка и была ещё диковинной птицей, некоторые бояре решались ввести в свой дом в качестве хозяйки девицу немецкого происхождения (как мы помним, немцами на Руси звали всех представителей Запада). Достаточно упомянуть Артамона Матвеева, женатого на Евдокии Григорьевне Гамильтон, дочери весьма родовитого шотландца, выехавшего в Россию на службу. Что же до купцов… Времена их общения с Европой уже приближались. В эпоху «русского Ришелье», выдающегося государственного деятеля и дипломата Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина (ок. 1605–80), Россия оказалась всерьёз вовлечённой в общий хозяйственный оборот Европы. Русские посольства, в деятельности которых, несомненно, был представлен и купеческий интерес, направлялись в Вену, Венецию, Варшаву, Константинополь (П.Б. Возницын, 1668–1681 гг.), позднее – в Голландию, Францию и Испанию (Я.Ф. Долгоруков, 1687 г.). Если автор, вместе с Родионом Чахлым, и опережает время, то совсем чуть-чуть.
[74] Феб («блистающий»): в древнегреческой мифологии – одно из имён Аполлона, данное ему как божеству солнечного света.
[75] Ментор (устар.) – наставник, воспитатель.