ПАМЯТИ АЛЕКСАНДРА КАЧУРИНА
До сроку деда брат погибший
Как будто смотрит на меня,
И взгляд, давно уже остывший,
Вновь полон силы и огня.
Сквозь толщу лет мне шлёт улыбку
И мой притягивает взгляд
Мужчина далеко не хлипкий,
В шестёрке братьев пятый брат.
«Он умер, он убит на фронте», –
Мне мои мысли говорят,
Меж тем вдали, на горизонте
Встал довоенный Ленинград.
Вот он мальчишка, вот подросток,
Вот мне курсант в глаза глядит,
А века каменная поступь
Качает землю и гудит.
Вот в ряд построились шесть братьев,
Из коих самый старший – дед,
Их жёны в лёгких летних платьях
По моде предвоенных лет.
Там жизнь шумела и звенела,
Там были молоды они,
Кровь на щеках румянцем рдела
В далёкие златые дни.
Я помню их ещё ребёнком
(Как время вскачь, друзья, летит),
Выхватывает фотоплёнка
Давно минувший в Лету вид.
Так весел, нежен, остроумен
Был Александр, пятый брат.
Быть может, это всё придумал
Мой чересчур горячий взгляд?
Но нет, правдивы эти фотки,
Нам, словно кисть, передаёт
Осанку, глаз прищур, походку,
Души волненье и полёт.
А им в придачу, в подкрепленье
Письмо: тяжёлые бои,
Сто грамм, морозы, наступленье,
Худые ночи, злые дни.
Всех их тридцать седьмой год минул,
Только не минула война,
Когда вцепилась в бедных финнов
Моя прекрасная страна.
Когда в широком наступленье
На Маннергейма мощный вал
Иосиф Сталин в ослепленье
На гибель сотни тысяч слал.
Что мне Карельский перешеек,
Что мне кусок земли чужой,
Так только русские умеют
Своею рисковать страной.
Платить народом – не холмами,
Лить кровь людей в лохань болот,
Как будто чёрт играет нами
Который век, который год.
Полмиллиона положила
В незнаменитой той войне
Страна моя. Давно не мила
Она с такою властью мне.
Могли б зачать детей и внуков,
И пользы было бы вдвойне,
Жизнь – изумительная штука.
Прохвосты вечно на коне.
Мы всё воюем мужиками,
А мир давным-давно другой.
У нас, друзья, беда с мозгами,
У нас, друзья, в мозгах застой.
«Мой дядя самых честных правил…»
А что? Таких он правил был:
Жену и дочку здесь оставил,
Оставил всех, кого любил,
Ушёл, ни с кем не попрощался,
В лесах исчез среди берёз,
Он с жизни колеи сорвался
В ущелье, в пропасть, под откос.
Писал, что мало их осталось,
Тех, с кем прошёл он всю войну,
Писал, что копится усталость,
И что не подведёт страну,
И что потери, мол, большие,
Не может вечно что везти…
Простит ли он тебя, Россия?
Не знаю, я бы не простил.
А сколько их, таких героев,
Ушли в непроходимый мрак.
Мы все кривимся: мол, пустое,
И редкий скажет, что не так.
Полмиллиона тел могучих,
По миллиону рук и ног –
Давно позёмкою колючей
В лесу заглажен бугорок.
Ах, Шурик, Шурик, бравый парень,
Кто мне через полвека мил,
Тебя не финн убил, а Сталин,
Он всю страну мою убил.
И я опять смотрю на фотки
И вновь душой лечу назад,
Сейчас с тобой бы выпить водки
Я мог в иной судьбы расклад,
Мы б обо всём поговорили,
Пусть я не молод, а ты стар,
Мы б всё на свете обсудили
Под водку и под самовар.
Жаль, что ни часа, ни минуты
Тебе отдать я не могу,
Чтоб рок чуть-чуть ослабил путы,
И чтоб ты ожил на снегу.
Но нет чудес, и эти фотки
Как будто покрывает мгла…
Как будто зимним днём коротким
Тебя метель вновь замела.