Башмаки промокли на первую треть,
ветер рвет шляпы из фетра,
вслед завываниям ветра
зонтик силится улететь…
Чем тебя мне согреть,
существо, менее полуметра,
принужденное так смотреть?
На, погрызи пустой леденец –
все, что есть у меня в кармане;
притворяюсь, будто не знал заране,
что увижу тебя наконец.
Скажешь «какой подлец…»
Но вас так много в сером тумане,
что не хватит на всех сердец.
Прощай, уезжаю, не бей хвостом,
автобус такая редкость…
выхлопные газы – такая едкость,
уходи, чтоб не фыркать потом.
На холодном кресле чую хребтом
как твой взгляд притупляет резкость,
на стекле застыв залитом.
Соседка слева – дачница грустных лет,
в заскорузлых руках – хризантемы;
тычет дЕвица пальчиком – где мы? –
в заплывающий белым оконный просвет.
На голом черепе ничего нет
у юнца, не зубрившего теоремы,
кроме капель дождя, не меняющих цвет.
Странно – не жаль мне этих людей!
Не посмотреть им в мои глаза.
Вот сейчас возьму повернусь и за
спиною найду пустоту бровей,
видно, кто-то из нас слабей
и не выдержит, если назад
возвратится отпущенный взгляд-лиходей.
А ведь все мы, как этот оставленный пес,
принимаем из рук непонятных подачки,
ждем, когда не хватает жрачки,
и, наевшись, воротим нос.
Только вычурность наших поз,
размышленья, да скрытые драчки
с затаенностью скрытых угроз,
заставляют подумать иное впредь,
словно это не мы в дверях
уличаем друг друга во всех матерях…
Мой ботинок, промокший на треть,
заскребли каблуком…
Терпеть?
Или для беспардонных нерях
волчью песню забытую спеть?