Визг тормозов и злобный рык моторов
в конвульсиях неоновых зарниц.
И ног спешащих бесконечный шорох
в потоке встречном, слов и лиц.
Души остатки в опустевшем теле
слезой сочатся прочь из мутных глаз.
В железобетонной, серой колыбели
слепая мачеха качает нас.
Над нами с рваными краями яма.
Прости нас мама, нам не отогреться.
Мы служим смерти глупо и упрямо.
Прости нас мама, мы ослепли сердцем.
Не будет костров над рекой,
и не будет прощаний.
Не будет ни слёз,
ни отчаянно-пламенных слов.
А будет всё просто,
как было когда-то в начале –
оплавленный остов,
пустыня, и чей-то рыдающий зов.
Хотелось вернуться назад,
но нет в те края возвращенья,
В уснувший под пеплом и гарью
кошмар октября.
А старые сосны,
над бездной святого ущелья
не будут шептать никогда мне
печальные, тихие : «Зря…»
Эй, люди!
Идеи свои,сопрягая с вещами
структуры и механизмы врезая
в прозрачность зари
вы бредите смыслом,
себя, расчленяя ночами.
Но вот, - перед вами леса,
а за вами, увы – пустыри.
Эй, люди!
Бессильно себя, возводя в степень Бога.
Свет разума, распространив на безумства свои
Вы видите как вам всегда,
до всего, не хватает немного.
… чего-то,
двух солнечных бликов,
охапки сосновой хвои.
И вот уже нет ни костров,
ни прощаний,
ни слёз, ни улыбок.
Вообще ничего!
Лишь пустая тоска,
и щемящая боль пепелищ.
Щемящая боль безвозвратных потерь
и бездумных ошибок.
И правда о том,
что ты страшен, ничтожен и нищ.
...
В заповедной сказочной стране,
под защитой Гордой Высоты,
лишний среди лжи и суеты,
выше пыльной мудрости,
прозрачной нотой мая
ничего об истине не зная,
дышит нежно ландыш в тишине.