Запомни, эту книгу должен написать маленький мальчик... мальчик, дрожащий от холода или от страха... мальчик, затерянный в темноте.
Та собачонка, которая встречается тебе каждый день, – это тощее, скулящее создание с кривыми ногами и клочками шерсти... это отвратительное, жалкое существо, – таким должен быть мальчик, который будет писать эту книгу, – мальчик, который живет в тебе.
Дай ему эту возможность, и он умрет. Мы ведь оба хотим, чтобы он умер: и ты, и я, не так ли? Пусть он умрет; он – лишний. Дай ему карандаш, бумагу – пусть пишет. Он должен умереть. Когда он умрет, мы останемся наедине, и тогда все решится. Ты ведь тоже стремишься к этому, не правда ли? Пусть он умрет.
Тебе его жаль, я знаю, – вот почему ты пытался писать вместо него; ты пытался писать за него – ты хотел обмануть меня и себя. Но это бессмысленно и бесполезно: бессмысленно, потому что вредит тебе, и бесполезно, потому что перехитрить меня тебе все равно не удастся.
Да, ты жалеешь его, но только потому, что привык к нему. Прислушайся: это привычка, а не жалость, не сострадание... И еще за этим кроется страх – ты боишься, что он напишет плохую книгу, – и чрезмерное самомнение: ты полагаешь, что сам это сделаешь лучше. Словом, здесь кроется столько, что было бы просто неразумно пытаться все тебе объяснить.
Беда в том, что ты плохо знаешь себя и совсем не знаешь его; ты не умеешь провести границу между ним и собою. Вот почему ты хочешь невозможного: ты хочешь, чтобы он жил, и хочешь, чтобы он умер; когда ты не отличаешь себя от него, ты хочешь, чтобы он жил, а когда отличаешь, – хочешь, чтобы он умер. Но он умрет все равно: с тобой или без тебя. И если с тобой, то мы уже никогда не встретимся, а если нет... – выбирай.
И последнее: если ты выберешь меня, то тут же забудь об этом – превратись в маленькую дрожащую собачонку и пиши. Только так ты найдешь дорогу ко мне: если позволишь ему взять верх, если избавишься от него, – решайся.