Как я убила председателя профсоюза железнодорожников
Или мой собственный вариант «Lost in translation»
Шел 1989 год. Почти все в японской секции издательства «Прогресс» время от времени подрабатывали переводчиками. Благо у нас всего два присутственных дня. И с руководством всегда можно было договориться.
И только я отсиживалась. Во-первых, в памяти осталась практика в «Интуристе» после третьего курса, когда каждый вечер после экскурсии с очередной группой нужно было идти и в специальной тетрадочке писать, чем интересовались японские туристы. Думаю, что не только я тогда легкомысленно относилась к этой ответственной работе и достаточно нагло выдавала тексты типа «На ВДНХ японских туристов поразили образцы советских зерновых культур. И еще они сказали, что нигде не видели таких огромных свиней, как в СССР». Но все равно противно. Во-вторых, и это возможно косвенно связано с во-первых, живой, разговорный язык был мне практически не доступен.
Но так сложилось, что наша сотрудница, которая обычно подрабатывала переводчицей по линии ВЦСПС, заболела накануне приезда делегации японского профсоюза железнодорожников и заменить ее было некому.
Да и деньги были нужны. Короче, я согласилась. Получила в ВЦСПС московскую часть программы пребывания, встретила группу. Товарищи по работе успокоили меня, объяснив, что профсоюзники – будь они хоть советские, хоть японские – обычно только пьют, а разговаривают мало и понятно. Та сотрудница, которая заболела, добавила, что она один раз вообще вместо того, чтобы спросить «Какое у Вас хобби?», спросила «Какое у Вас алиби?» И ничего.
Усвоив эту полезную информацию, на встречу делегации с советским руководством одноименного профсоюза, которая происходила, естественно, в ресторане (все сходилось!) я пришла в разнузданном состоянии полного апофигизма.
Такие встречи, если в них принимают участие японцы, всегда начинаются с представления сторон. Связи железнодорожников двух стран были прямыми и прочными как рельс, присутствующие встречались неоднократно и хорошо знали друг друга в лицо. Но ужас ситуации заключался в том, что в японском профсоюзе поменялся председатель. Само собой разумеется , что главный советский профсоюзный железнодорожник поинтересовался судьбой японского предшественника, с которым он, судя по всему, немало выпил в дружественной обстановке железнодорожной смычки трудящихся.
«Он был уже в преклонных годах и вышел в отставку» - с достоинством ответил японский преемник. «Он был уже в преклонных годах и умер» - тупо отбарабанила я, наивно полагая, что поняла смысл сказанного и, по-любому, нашла самый короткий и правильный выход из создавшегося положения.
Не тут-то было! «Какая внезапная потеря! Как же это случилось? Ведь мы с ним виделись в Японии всего три месяца назад!» - загоревал советский железнодорожник. Я, помня, как японец произнес слово «ушел в отставку» и пытаясь на всякий случай несколько изменить горестный тон советского профсоюзника, говорю на очень нечистом японском языке: «Так почему же он все-таки вдруг ушел в отставку?» А сама уже начинаю подозревать неладное. «Он был уже в преклонных годах, работать стало трудно, стресс, вот и решил уйти, но мы его не забываем, советуемся с ним, передадим Ваши добрые слова», - все еще спокойно отвечает преемник.
«Он был в преклонных годах, стресс и внезапная смерть от рака. Мы все очень переживаем», - лепечу я, уже понимая всю глубину лужи, в которую опустила свой недостойный зад. Этот театр абсурда продолжается еще минут пять, в течение которых я внутренне проклинаю и свои знания японского, и врожденную тупость, и коллег по работе и всех железнодорожников мира.
Впрочем, все кончилось хорошо. Преемник почему-то был ко мне благосклонен и вплоть до проводов на Ленинградский вокзал, откуда они поездом, естественно, отбывали в северную столицу, рассказывал о своем, наболевшем практически взахлеб. Особенно запомнилось слово «мафия». Но, честно говоря, я не поняла и сотой доли. А через два года он прислал мне через моих японских друзей приглашение в Японию и почему-то роскошный комплект женского белья. Впрочем, я не поехала.