Дрожать, слова рожая, как котят
(слепых, беспомощных, глухих, почти беззвучных),
и ждать, когда, родившись, замяучит
хотя б одно. Потом кулак разжать,
уйти от них, не надломив коржа,
не всхлипнув половицею скрипучей,
оставить всё на милость или случай,
и наблюдать, как облака летят.
А облака летят на юг, на юг
(в июле небо разлохмачено клоками).
Мои котята молоко лакают
и сладко спят. Их тёплые бока
пока ещё не знают о пинках,
затрещинах и правде с кулаками.
Они растут, чтоб вырасти стихами,
им бает сказки на ночь кот-баюн.
Тот кот и сам не знает о судьбе
(ведь сказки врут о том, что счастье всем по росту),
его забота – вылизать коросту
слепых глазниц да выдумать красот
про мёд, текущий из небесных сот,
про то, что жить стихам легко и просто
до многих лет, а может быть, и до’ ста.
В июле небо – легче голубей.
В июле небо голубей мехов
густых, песцовых, что зимой согреют спины.
Слова мои до вечера остынут,
так и не взяв судьбу свою (мою ли?).
Дрожит от страха под чердачной тульей
байстрючный выводок ценою в пол-алтына
слепых котят, завёрнутых в холстину,
и вполовину не доживших до стихов.