Лесин не знал, что Девяткина не годилась Светке в мамочки. Она годилась ей в бабушки, в принципе, как и Герц годился ему в дедушки. Он знал, что они древние, очень древние, но старался не думать об этом. И если наедине с собой он понимал, что все эти истории Герца либо были просто полным вымыслом, либо Герц заменял слова "прадед" на "дед", либо все-таки все это было чистейшей правдой, но тогда становилось действительно страшно. Страшно, потому что нужно было верить во все это и при этом казаться себе вменяемым человеком. Когда-то, лет десять назад Лесина мучили мысли, что расскажи он кому-нибудь все, что видел, или хотя бы часть из того, что слышал, его немедленно и бесповоротно упекут в психушку. Он все ждал, что наступит какой-то поворотный момент, когда произойдет какое-то знаменательное событие, после которого он сможет сказать "Ну, вот, что я вам говорил. Теперь никто не может опровергнуть меня". Но ничего не происходило, а мысль продолжала мучить Лесина. Потом, по прошествии многих лет он постепенно понял, что ничего не произойдет, но что это ничего не меняет. В какой-то момент его это просто перестало беспокоить.
Лесин посмотрел на часы – пора, пора будить Мишкина. Он набрал его номер и сказал:
–Мишкин-Припрыжкин, вставай! Я скоро буду.
Мишкин просопел в трубку и едва-едва членораздельно сказал, что уже поднимается, хотя по голосу чувствовалось, что он лежит в кровати с зарытыми глазами, на боку, пытаясь понять, что вообще происходит, и куда девались только что скакавшие перед ним кенгурятины.
Полежав в кровати совсем чуть-чуть, как ему показалось, Мишкин вылез из постели, и продирая глаза пошел умываться. Мишкина мучала страшная комбинация желаний и позывов. С одной стороны, у него болела голова, потому что он вчера напился пива и поздно лег спать, он чувствовал ужасное желание умыться холодной водой и такое же нежелание вообще лезть в воду. С другой стороны, вставать и что-то делать совершенно не хотелось. Хотелось пить и в туалет одновременно, еще ему хотелось есть, но он понимал, что в него сейчас ничего не влезет из того, что лежит у него в холодильнике. Взглянув в зеркало он понял, что нужно побриться. Тут он почувствовал, что у него то ли колет сердце, то ли болит живот и отдает наверх. Мишкин попытался глубоко вздохнуть, но осознал, что у него заложена правая ноздря, а левая еле-еле пропускает воздух, он разинул рот - и тут дало знать о себе горло. Мишкин закашлялся, а потом чихнул.
В этом моменте извержения из себя всяческих нечистот одновременно его и застал стук Лесина в дверь.
-Щааас! - крикнул Мишкин дурным голосом, смешанным из неожиданности, злости на то, что Лесин уже пришел, злости на самого себя, злости на ситуацию в которой он был, и полного бессилия.
Жалкая обессиленная тень открыла Лесину дверь. Лесин со смесью удивления и понимания, откуда такое берется, безапелляционно рассмеялся над Мишкиным.
–Здорово, привиденье! – весело выпалил Лесин, и его бодрая фигура влетела в квартиру Мишкина, - прозябаешь как всегда? – снова улыбнулся Лесин.
По виду Мишкина можно было предположить, что в его голове раздается ужасная какофония звуков и ощущений. Мишкин промычал что-то непонятное, что, конечно, можно было разобрать, но Лесин не стал.
–Что стряслось-то? – спросил он.
–Да вроде бы ничего не стряслось, но чувствую, что так дальше не могу. Что-то вроде бы ничего такого не происходит, но все как-то плохо, я намечаю планы и не могу их выполнить, я занимаюсь непонятно чем, и пью вроде бы немного, но это валит меня с ног, надо бы собраться и перейти на другую работу, но я не могу найти ничего подходящего, надо переучиваться, а здесь… Здесь я тоже больше уже не могу. Еще меня выселяют из квартиры, и надо переезжать. Еще телефон нужно починить, и за электричество заплатить. А я просто не могу подняться и пойти начать все это делать. Я просто занимаюсь всякой ерундой. Я то начинаю что-нибудь, вроде получается даже что-то сделать, и тут я чувствую, что заслужил пусть небольшой но отдых, а потом скатываюсь снова. Зрение что-то подсело, твоя гимнастика для глаз не помогает совершенно. – После всей этой полумонотонной тирады Мишкин замолк на некоторое время, и потом через довольно длительную паузу, в которой его оставил внимательно слушавший Лесин, он добавил, – Вот такой вот абстрактный монстр одолел меня.
Последняя фраза прозвучала так, как будто Мишкин выдавил ее на последнем издыхании и упал лицом в подушку.
–Да, уж, да тебя спасать надо! – внезапно и бесповоротно выдал Лесин, - от твоего абстрактного монстра!