так гладко, так гладко. твои шершавинки разглаживаются под этим полнокровным взглядом. еще немного испытаний впереди, но ты сломаешь их, зубастая моя, тонкокожая, прозрачно-молочная.
ключ. зажигание. торопливо сброшенный пепел - и вперед, движение ради движения, солнце ради тепла, ветер ради ощущения, машина ради крылатого удовольствия, очки темные, дужки красные - ради красивости.
когда-то в саду ты каталась на лодке под ажурным зонтом, в белых одеждах, мягких, летящих. вода была черно-зеленой, цветной чернозем - как зеркало, казалась абсолютно непрозрачной, такой, на которой хотелось писать белыми чернилами, витеевато, в основном какие-то сложные, тобой обнаруженные прилагательные. и совсем немного глаголов, потому что в том случае движение означало смерть, разрушение изящного, того, чего не передать в разговоре неудобно-выразительными словами, нет, только жестами, взглядами, междометиями. но никак не глаголами. они бы в этой прекрасной вязи смотрелись грубыми обрубками деревьев, срезанных огромными ножницами на бездушные икебаны.
и в этой воде, обрамленной непременно наклоненными ивами, в этом нехолодном, непрозрачном льду ты вдруг услышала такое невероятное течение где-то внизу, не то что под водой, под землей, под земным шаром. казалось, в этот миг - один-единственный, такой короткий и такой всеобъемлюще-долгий, такой, что, казалось, успела родиться-развиться-погибнуть целая цивилизация, сложная, интересная, обязательно повлекшая за собой целую плеяду исследователей, которые непременно разделятся на течения и, ьезусловно, спорить будут до хрипоты, размахивая желтыми пальцами с сигаретами, обрывочно утверждая протертые истины.
и в это мгновенье, когда один из ученых досадливо хлопнул себя по колену, протестуя против несистематичного подхода, интуитивно-правильного, но все же недоказанного наукой, не имеющего неопровержимых фактов, построенного на внезапных вспышках озарения, в этот момент ты поняла, что это течение на-всег-да, непоправимо уносит твою кружевную шаль, подаренную морщинистой и породистой прабабушкой, два раза штопанной, пахнующую сменами эпох, уютную и незыблемую... в ней осталась такая важная, такая объясняющая часть тебя, что плечи испуганно дернулись, а сердце тревожно забилось о невидимые решетки, обреченно, осадочно, потому что и шаль, и ты уплывали, погружались туда, куда не доплывешь, не доедешь, не домечтаешься даже.
стало ужасно одиноко.
и те, кто были с тобой в лодке, не заметили твоей потери. не придали значения.