Итак, она звалась Медуза.
Очки, как лупы, выпячено пузо,
Под ним торчат кривехонькие ножки,
На голове - раскидистые рожки.
То муж ее родимый постарался.
А что же ему делать, бедолаге,
Когда к супруге, как к исписаной бумаге,
Не тянет, а задор-таки остался?
Она не виновата, что такая,
Ну, вобщем, не красавица далёко.
Ведь главно, чтоб душа была святая,
Чтоб взгляд проникновенен, а не блёкл.
Но дело в том, как раз, что эти вещи
Медузе были вовсе не присущи.
Она и по характеру похлеще
Бывала всех гадюк кровососущих!
Немудрено, что муж гулял налево -
Наращивал ветвистые наросты.
Она ж себя считала королевой,
Хотя по сущности своей была каростой.
Брюзжала, быковала, истерила,
Была всегда больна и недовольна,
И благоверного частенько материла
Во всяких выражениях фривольных.
Не удивительно, что суженый квитался
Монетой той же своевременно и ярко.
Сперва тайком, потом и не пытался
Скрывать свои бродилки по товаркам.
Не видя в ней объекта вожделенья,
Не чувствуя душевность и заботу,
Исправно, буднично, без капли сожаленья,
Ходил налево, словно на работу.
Скажите, други, кто ж виновен боле
Из сих двоих людей, друг другу близких?
Та, что страшна, как черт и скандалистка
Иль тот, кто в жены взявши ведьму, недоволен?
Мораль сей басни, как ведется, обозначим.
Не будем осуждать мужей гулящих
От жен подобных, склочных и невзрачных,
Капризных, злых и мужематерящих.
Но и корить медуз лишь единично,
Козлами отпущенья нарекая,
Не стоило бы так категорично.
Что ж муж-то терпит, коль она такая?
Не подойдет к ней с откровенным разговором,
Любви, мол, нет - остыло все, что можно.
Опали розы и завяли помидоры,
И далее нам вместе невозможно.
Видать удобно в сказочном болоте
На всем готовом, хоть и ведьминой рукою.
Один по бабам, а другая по работе,
Ну вобщем оба тут вполне друг дружку стоят!
Еще одна мораль: не лезьте, братцы,
В чужие души, жизни и избушки.
Во всем бедламе этом сложно разобраться.
У всех свои рога и погремушки.