* * *
Назвав его несчастным – не солгу,
Хотя на нервном и бесцеремонном,
Всё повидавшем творческом кругу
Он слыл крутым и даже беспардонным.
Творить закончив в сладостную рань,
Не знали вы, в какое же мгновенье
Сожмёт его критическая длань
Трепещущую тварь стихотворенья.
Он в мелочи входил как в рощу танк,
Круша её налево и направо.
Он ведал всё – от ценника путан
До правил монастырского устава.
В нём знанье превратилось в ремесло,
В названья – краски, запахи и звуки.
Он слово, что звенело и росло,
Обстругивал до прямизны и скуки.
А сам, пеняя нам за все грехи
И словари таская, как вериги,
Тачал бесцветно-точные стихи,
Пригодные для телефонной книги.
Он охранял свой сумрачный предел,
Как инквизитор, одержимый верой:
Ведь цензор-бог, который в нём сидел,
Его карал стократно высшей мерой.
Случался иногда упрямый стих! –
Тогда сдирая мелочей коросту
И сам себя на волю отпустив,
Писал он ярко, радостно и просто!
Но скучный бог, своё вернуть спеша,
В нём убивал живое дуновенье,
И засыпала рабская душа
До будущего чудного мгновенья...
________________________________