На фото тот самый "Зоркий" между двумя эпизодами.
Это короткая, но весьма поучительная история о нравах в двух различных уголках страны. Началась она в центре России, в Сибири, а закончилась в ближнем Подмосковье. И было это в далеком 1968 году, когда, как говорят, нравы были чище, а мы моложе.
Тогда, после окончания четвертого курса, я по традиции (или привычке) поехал летом в третий раз в составе ССО МИФИ на работу в Сибирь. Отряд наш под началом неизменного командира Валеры Гаврилюка работал в двух местах – в Айхале и Чернышевске. Базовый лагерь «Зурбаган» и основная часть отряда, обосновались на высоком берегу Вилюйского водохранилища, неподалеку от плотины Вилюйской ГЭС. На другом берегу Вилюя располагался город Чернышевск.
Бригада наша отливала в Чернышевске ленточный фундамент для установки бетонных коробов, которые бы укрывали ранее проложенный, но не утепленный теплопровод. По причине крайне пересеченного рельефа теплопровод то стелился над землей, то проходил на высоте человеческого роста. Соответственно, фундамент под короба то проходил прямо по скалистой почве, то взмывал на двухметровую высоту. Строить опалубку под заливку такого фундамента было крайне сложно, но наш бригадир и мой школьный и самый лучший друг Гешка (в миру Геннадий) имел с детства опыт плотницких работ, и мы прекрасно справлялись.
В тот день мы работали на центральной улице Чернышевска, где рельеф был довольно гладкий, плотницких работ было мало, и все мы были заняты заливной бетоном уже отстроенной опалубки. Бетон подвозили регулярно и, чтобы выработать его в срок, надо было крутиться, как белка в колесе. И мы крутились. А в редкие промежутки перекуров я хватал фотоаппарат и фиксировал на пленку наши трудовые будни.
Высота заливаемой опалубки была не высока, и мы быстро продвигались по теплотрассе, а потому, постоянного места базирования у нас не было – все свое переносили с места на место. Также кочевал и мой Зоркий. А чтобы он всегда был на виду, я его вешал на бетонный придорожный столбик линии электропередачи. Это было очень удобно – отнесешь носилки с бетоном, зальешь в опалубку и, пока ребята нагружают новую порцию бетона, успеваешь сделать два-три кадра.
В хорошем темпе мы проработали первую половину дня, а потом поехали на обед в Зурбаган. Шофер поторапливал – надо было захватить и другие бригады. Мы тоже торопились – тяжелый труд буквально высосал из нас силы и утренний завтрак. Желудки подвело, и мы валились с ног от усталости. И только потом уже, после обильного и сытного обеда, расположившись на отдых, обнаружил я отсутствие моего репортерского орудия труда - получалось так, что я в спешке отъезда забыл снять его со столбика.
Обидно было до слез, это была одна из немногих принадлежащих мне стоящих вещей, купленная на честно заработанные тяжелым трудом в прошлогоднем стройотряде деньги. Перерыв на обед и отдых длился у нас обычно два часа, и в мыслях я уже распрощался со своим фотоорудием. Мыслимое ли дело, чтобы новый, дорогой аппарат бесхозно и без присмотра более двух часов провисел на столбике на людной улице на расстоянии протянутой руки от тротуара? Итак, как там, у Хемингуэя – «Прощай оружие».
Вскоре пришла машина и развезла нас по рабочим точкам. По прибытии на место работы, первым «находку» углядел – Гешка:
- Цепочкин, а не твой ли это фотоаппарат висит там, на столбике?
- Мой.
- А что ж ты его бросил без присмотра?
- А что его трясти туда-сюда по пыли?
Надо сказать, что слова мои имели под собой резонное основание. Дорога от лагеря до работы хоть и была каменистой, но далеко не гладкой. Трясло нас в машине немилосердно, да и пылью мы покрывались изрядно.
- Ну, ты даешь! А если бы утащили? – продолжил Гешка.
- Так это ж Сибирь, а не Москва. Им чужого не надо - свое отдадут.
Вот так, не получилось в этот раз у жизни дать мне горький и нравоучительный житейский урок. Спутала ей Сибирь все карты. И я размяк душой, уверовав в людскую честность и порядочность. А зря! История на этом не закончилась, а имела свое поучительное продолжение.
Отработав студенческое лето, мы приступили к учебе. Но совместное двухмесячное времяпрепровождение требовало своего продолжения, и мы решили отметить успешное окончание работы. После двух месяцев жизни на свежем воздухе, в палатке, на берегу Вилюя нам было как-то не с руки собираться в городской квартире - только на природе! Здесь мы с Гешкой были полностью солидарны. Толстый (в миру Геннадий Бутылкин и наш с Гешкой приятель) немного поворчал, но к нам примкнул. Но где? У Гешки на этот вопрос был свой ответ – только на его родине, в Поломах - небольшой деревушке за Петушками. На электричке до Петушков мы, в отличие от героя книги Венечки Ерофеева «Москва - Петушки», добрались абсолютно трезвыми.
Программа на пару дней была незамысловатая, и включала в себя всего три пункта - попить водочки на свежем воздухе, искупаться и рыбки половить. Но стоял сентябрь, и второй пункт нашего плана как-то тихо и незаметно отпал. Рыбалка при отсутствии наличия рыболовных снастей тоже не задалась. Оставался пункт первый и последний – возлияния на свежем воздухе. И этот пункт нашей немудреной программы мы собирались выполнить добросовестно. Мелкий неприятный дождичек загнал нас под крышу, на веранду деревенского дома, но уж тут-то нам ничто не могло помешать. У нас были в достатке питье и городские закуски, у хозяина в достатке были закуски деревенские, так что стол ломился. Открытая веранда вполне подходила под понятие «на свежем воздухе», а потому мы с чистой совестью принялись за исполнение единственного оставшегося пункта нашей программы. Как и в Чернышевске, в перерывах между питейной работой, я фиксировал действо своим испытанным «Зорким».
Пили мы хорошо, не торопясь, и не пьянели, что при обильной и добротной закуске было явлением естественным. Дождик прекратился, но мы уже так прикипели к насиженным местам, что не стали их менять, только выходили «покурить» на берег речки, которая протекала прямо перед верандой – метрах в десяти вниз по тропинке. Жизнь была прекрасна, пикник удался, мы перешли на следующие курсы наших институтов, набрались сил и впечатлений в далеком Чернышевске, были молоды и при деньгах – что еще желать? Мы допили привезенное и решили на некоторое время прерваться - закуска закуской, но далее злоупотреблять спиртным не стоило.
До вечера было еще далеко, и Гешка решил прогулять нас по родным местам, но сначала надо было прибраться и помыть посуду. Поскольку мы заранее не подумали о такой ситуации и не захватили с собой женщин, то спихнуть эту, не свойственную настоящим мужчинам, покорителям Вилюя процедуру было не на кого - пришлось сделать усилие и навести порядок самим. Посуду под прицелом Зоркого мыли прямо в речке. Мытую посуду складывали на траву у воды, а когда все дружно вымыли, то и понесли ее дружно в дом. Фотоаппарат, чтобы не мешался, я оставил на бережку. Не было меня секунд 30, а когда вернулся, то моей любимой игрушки, моего нового дорогого фотоаппарата не было – как корова языком слизнула. Но коров поблизости не было. Не было вообще никого, кроме деревенского дурачка. Но и он был вне пределов пространства для подозрения. Мы его, конечно, поспрашивали и по-хорошему, и сурово, но что с дурачка возьмешь? Походили мы и по деревне с расспросами, но все напрасно. Хорошо начавшись, вечеринка наша продолжилась уже с новым не таким радужным настроением, и новым, местным «горючим».
Так, в течение короткого интервала времени «посчастливилось» мне столкнуться с двумя противоположными концепциями отношения к чужой собственности. Первая, еще дореволюционной закваски, основанная на библейской заповеди «не укради», сохранившаяся в первозданном виде в глубинке России (в частности, в Сибири). Вторая, уже постреволюционная, уходящая корнями в варварство и дикость, подкрепленная революционной идеей «грабь награбленное», вросшая уже почти на генном уровне в умы большинства россиян концепция равенства в нищете. По ней не зазорно «раскулачить» более состоятельного соседа, а уж взять то, что «плохо лежит» - «сам бог велел», а то, что это практически воровство, никого не заботит. Важно не то, что украл, а то, что не попался – «не пойман – не вор». И должны пройти поколения и поколения, чтобы изжить, выдавить из себя психологию нищего и раба, привить уважение к честному и добросовестному труду (и к чужому тоже), уважение к состоятельности, как мерилу такого труда. А пока мы такие, какие мы есть, будет процветать и бандитский капитализм с его «прихватизацией» и «перехватизацией», и воровство в высших эшелонах власти, и мздоимство чиновников всех уровней, и продажность судей, и «рэкет в погонах» и еще много-много всего, за что в цивилизованном обществе спрашивается на всю катушку.