*
пока тепло еще в силе,
пока еще в форточку дышит август,
я хочу говорить с тобой о Зиме,
я хочу
словами касаться льда,
ведь совсем уже скоро она обхватит лицо мое стылыми пальцами
сомкнет губы поцелуем холодного рта
и выпустит в небо
из гнезда моей тесной груди
серых призрачных птиц,
птиц с глазами полными одиночества
*
Девочка Зима поняла ещё в школе,
что она не такая, как все,
что она точка тепла, принадлежащая отрицательной плоскости координат
*
каждый одинок в пути
от зимы
к зиме...
- Я отчетливо помню, как увидел тебя первый раз...
...дремлющий полустанок на границе со степью, позади остались редкие ржавые пятна перелесков, созревшие сочными тенями силуэты одиноких садов, стриженные под машинку солдатики полей давным-давно растеряли свои батальоны, дальше до самого горизонта простерлись лишь густое серое небо и выгоревшая шкура разнотравья... "СЕНТ БРЪ" - многозначительно сообщила мне полустершаяся надпись на фасаде вокзального здания. Нахохлившись под сенью облетающего тополя, оно равнодушно смотрело пыльными темными стеклами на прибывший поезд.
Я спрыгнул с подножки, камни узенького перрона, растрескавшиеся под натиском травы и времени, звонко шлепнули по подошвам туфель. Глубоко затянулся прохладой воздуха - безумное смешение живого и неживого: запахи пыли, мазута, полыни, нагретых за день железа и смолы, влажной земли, умирающих листьев, и еще бог знает чего. И вдруг... (как сейчас, помню, я подумал, что таких чудес не бывает) увидел тебя. Ты стояла под диском застывших вокзальных часов, изящная серебряная статуэтка. Меня поразила нереальная белизна твоей кожи. Сгущались сумерки, стал подниматься ветер, ты стояла, робко улыбаясь, тоненькая, совершенно не по погоде одетая. Вряд ли тебя сильно согревали прямое, гематитово-черное платье с открытыми плечами, тонкие матовые чулки и лаковые, темно-вишневые туфельки - все это больше подощло бы для какого-нибудь светского вечера, чем для этой пустоши. Шагнула вперед, и сердце сделало что-то похожее на сальто. Локомотив вскрикнул, по составу пробежала дрожь. Легко скользнув мимо, потом по лесенке, ты скрылась за распахнутой дверью вагона. На какую-то долю секунды я невозможно близко увидел, словно спрашивающие о чем-то, светло-серые с темной окаемкой радужки, пронзительные глаза, нежно-розовые влажные губы без всякого намека на помаду, подстриженные каре волосы цвета вороного крыла... Мелькнула, и вот только запах мяты и холодной свежести. Поезд тронулся, я забрался в тамбур.
Знаешь, мне кажется, всё это было буквально только что. Я в точности помню каждую мелочь, каждое ощущение, лишь чувство времени размыто. Сколько же я простоял в тесном пространстве между тем, что снаружи, и тем, что внутри, уткнувшись лбом в прохладную поверхность стекла, погружённый в ничегонедумание? Кажется, мимо пролетали какие-то станции, сознание выхватывало лишь обрывки названий: "ОКТ...", "НО..."; всё сильнее темнело, всё смелей становился холод. Помню, где-то совсем рядом звучали голоса, шаркала обувь, хлопали двери, тихо играла какая-то смутно знакомая музыка, пахло колбасой, вареными яйцами, огурцами, но ни одной живой души, ни одной, только тени, запахи, звуки. Когда в тамбуре чиркнула зажигалка и поползли змейки табачного дыма, я решил вернуться в свое купе... Там оказалось ещё холодней. Дыхание превращалось в пар, горел ночник. На столе сиротливо стоял стакан давно остывшего чая, чаинки на темной поверхности воды напоминали жухлые листья, за окном все быстрее мчалась непроглядная ночь.
Ты вошла просто, без стука, под шум колес и бьющегося в стекло ветра, дверь скользнула в сторону, а потом также бесшумно закрылась, отсекая НАС от ВНЕ. Знаешь, я тогда понял, что оказывается всё это время ждал тебя, ждал и боялся, что ты все-таки придешь. Думал о том, смогу ли понять, смогу ли найти ответ на вопрос таящийся в переливах живого льда глаз. Холод... Кажется, он заполнил меня до самого горлышка. Нервная дрожь. Пьянящий коктейль озноба и возбуждения. Ты молчала, с серьезным видом глядя в мои глаза. Потом улыбнулась и одним неуловимым движением выскользнула из платья, я задохнулся в сбившемся ритме сердца. Шоколадные вершинки с ягодками сосков небольшой, как будто только по-детски округлившейся груди, чернильные кружева полупрозрачных трусиков, ажурные чулки с тонкими атласными ленточками подвязок и снежная поверхность кожи. Я резко развернулся к окну, дернул вниз ручку, ворвавшийся ветер бросил в лицо пригоршню колкого снега, в темноте мелькнула какая-то станция. "Декабрь", - произнесла ты, а может мне показалось? Коснулась губами моей шеи, обняв сзади, начала медленно расстегивать рубашку. Каким же обжигающим может быть лед. Внизу живота сладко ныло, и все мысли смешивались в бессмысленность.
"Декабрь", - снова и снова повторял я, касаясь тебя, вдыхая сухой морозный запах, боясь не успеть, зная, что никогда ничто не повторяется. Ты была так естественна, ты смотрела и показывала, пробовала и давала пробовать, учила и училась. Кажется, это уже было лихорадочным бредом: я целовал тебя ниже и ниже: грудь, округлость небольшого животика, - и видел себя спускающимся с заснеженных сопок, идущим по искрящемуся насту бескрайнего поля. Выгнувшись, ты сильнее прижала к себе мою голову. Декабрь..., я ласкал языком его нежную горошину. Поезд начал замедлять ход, ты привлекла меня к себе. За стенкой двенадцать раз звякнули часы. Раздвинув границы, в пульсирующую темноту полночи вошел жаркий стержень паровозного гудка, и я вошел в нее, чувствуя, как мной рвется время. Ты вскрикнула. А мне хотелось взахлеб рассказывать тебе о том, как белые простыни укрыли ветви рябин, и, что снегири так похожи на пятна крови. За окном из водоворота метели кто-то каркнул: "Станция Яа..." - но оставшиеся буквы украл ветер. Поезд опять набирал скорость и мы вместе с ним, сплетая в единое страсть и нежность. Километр за километром. Кожа покрытая капельками пота, а может тающих снежинок.
Потом мы лежали рядом, молчали, ты гладила мои волосы холодными пальцами. В чае плавала корочка льда, по углам уже порядочно намело белой крупы. Я задремал, слушая, как усиливающийся мороз вливает свинец в каждую мою клеточку, как твои прикосновения сугробами укутывают меня. Откуда-то издалека донесся злой шепот ветра: "вввот иии фффевраль". Но мне было плевать, в сознании вновь и вновь искрилось: "Я - фирн, я - айсберг, я - северное сияние, я - вечная мерзлота, я навсегда твой. Я уже собрал достаточно льдинок на дне своего сердца, чтоб сложить их в два слова: ЛЮБОВЬ и ВЕЧНОСТЬ". Я отчетливо помню...
Влажный привкус тепла, что еще только будет, раннее утро, чириканье птах...
Заспанный голос проводника сообщившего, что поезд отправляется, окончательно привел меня в чувство. Я лежал в пустом, холодном купе, один, замерзший, опустошенный... и почему-то улыбался.
...
- Но я, кажется, уже рассказывал тебе эту сказку?
- Да... Ты каждый год рассказываешь ее. Но это ничего. Она каждый раз немного иная, ведь ничто никогда не повторяется... Так?