Четыре ветра
Ветер. Ветер будоражит, ветер сбивает с ног, ветру хочется сопротивляться, а иногда и поддаться хочется, чтобы поднял высоко в небо! Высоко в небо? Если ты и похож на какую-то птицу, то разве что на пингвина, который летать не умеет. Летящий пингвин – это круто. Как там у классика? Жирный пингвин робко прячет тело в чем-то таком. А, в утесах! Ну, насчет тела жирного – истинная правда, но рассказ не о том. А о чем? А о ветре. Есть три главных точки на планете, где не только мое тело, но, надеюсь и душа с ним, с ветром, встречалось. Даже четыре. Вот об этом по порядку. По порядочку, столь ненавистному нам на среднерусских просторах. Здесь у нас ветер только бумажки мусорные в воздух вздымает и несет, несет, несет. Я о других ветрах, ветрах с большой чистой буквы.
Ну, первый ветер, ветер номер раз – это ветер питерский, балтийский. Ветер любимый, с детства знакомый, а потому и совсем не страшный. Закутаешься в плащ на набережной Невы, повернешься к нему лицом – и вперед! Мимо кораблей, пришвартованных к стенке Васильевского острова, мимо изящного Крузенштерна! К Горному институту, где твой друг Шурка учился. Потом направо – и на Большой проспект В.О., как на табличках написано. Передохнешь чуток, и опять лицо ветру подставлять – до самой Гавани. Добрый этот ветер или злой? Для меня все же добрый, хотя и гонит порой воду Невы из залива к Ладоге, грозит затопить, снести с лица земли Город, провоцирует бронзового всадника сорваться с пьедестала и скакать тяжелой поступью по болоту, покрытому асфальтом и диабазом. Тогда ветер крепчает, свирепеет, тогда он, ох, какой грозный! Но все равно свежий и прекрасный.
С ветром вторым встретился я, уехав после окончания института на Сахалин. На Сахалине я жил на первом этаже трехэтажного дома, в трехкомнатной коммунальной квартире, населенной учителями молодыми-специалистами. Народ был сплошь небогатый, да и было это в начале далеких уже 60-х. О, Господи, конечно, никаких холодильников и в помине не было. Приехали мы в город Долинск в августе, как раз к золотой и тихой сахалинской осени. Помню, как я удивлялся, проехав всю нашу страну на поезде №1, увидеть на острове те же самые среднерусские березы – стройные, высокие, сильные. И еще – обилие кленов, уже начинающих развешивать свои разноцветные пятипалые листья.
Короче – тишь да гладь, да божья благодать. И никакого ветра, ни какусенького! А в феврале – началось! Сначала потихоньку, потом сильнее, сильнее, сильнее. Да со снежком, со снегом, со снежищем! Короче, после начала ветродуя наш дом был занесен снегом по самое не балуйся! Вот и холодильник у нас появился – ящик почтовый в форточку высунешь, снежком его облепит – вот тебе и морозильная камера.
Вообще, если говорить о Сахалине, то два слова, два понятия, которые всегда вместе – это ветер и снег. Снег и ветер. Снегу – мноого!!! Между домом и магазином – гора снега в 5 метров высотой. Посредине – тропочка. Гость пришел! Женька Лебков, поэт сахалинский. А у меня, как назло – ни капли. Пришлось бежать. По прямой до магазина – метров двадцать. А через сугроб? Вот сбегал, купил пару пузырей – и назад. Да впопыхах мимо тропинки шагнул на самом верху. Раз – и по шее в снегу – провалился. Начинаю, смеясь, барахтаться – и еще глубже. Тут уж не до смеха, да и два пузыря мешают. Хорошо, Женька покурить вышел – он деликатный был человек, в доме не курил. И услышал мой негромкий SOS, перемежающийся ненормативной лексикой. Подошел аккуратно по тропке – вытащил. Конечно, он же лесником работал – мужик опытный. О, о снеге много можно чего рассказать. В самую пургу на вызовы мы ездили на танке со снятой пушкой. А иначе никак. У нас в городке небольшой танкоремонтный заводик был. Вот и нам, медикам перепадало. А иначе – никак. Приезжаешь к дому, а он выше крыши занесен. Палкой потыкаешь, потыкаешь м на ответный стук начинаешь копать. На работу ходили за бульдозером, в шеренгу, спиной вперед. Дойдешь – лопату в руки и дверь откапывать. Это все работа ветра, будь он неладен.
Третий ветер пришел в мою жизнь, когда я корабельным врачом работал на паруснике «Сириус». Ну, тут к ветру совсем другое отношение – рабочее. Нам, вернее не нам, а команде надо ветер поймать и превратить в узлы. Узел – это сколько миль кораблик в час пройдет, это – его скорость. А она на баркентине «Сириус» немаленькая – со многими может поспорить. Ну, судовой врач, он кто? При правильной организации труда – сущий бездельник. Делать нечего. А если есть чего, значит, не доглядел. Вам примеры нужны? Да, ну их – скучное это дело. Вы уж мне поверьте – с какой такой стати мне вас обманывать? Ну, вот, и договорились. Не во мне дело, не в корабельной медицине, а в том потрясающем чувстве, которое охватывает тебя на палубе, когда ты смотришь, как на всех трех мачтах гармонично заполняются ветром все наши белоснежные паруса и баркентина наша, чуть накреняясь, мчится вперед, рассекая прозрачные воды Балтики, как гудят снасти-веревки, как послушен корпус воле рулевого, как замечательна жизнь, о чем кричат парящие над палубой альбатросы. Вот – счастье! Вот – удача! Вот – везение. И все это –сила ветра, умные и сильные руки наших курсантов, мысль нашего капитана, такого незаметного при обстоятельствах рутинных и такого единственного, когда надо принять мгновенное решение, от которого зависит жизнь судна и людей. Тогда он вырастает до исполинских размеров. А все остальные становятся просто послушными исполнителями его железной воли.
А вот когда ветер утихает совсем, и наступает штиль, то хоть по мачте скреби, хоть песенку насвистывай, только от капитана зависит, разрешит ли он запустить наш старый дизель, или же надо набраться терпения. И ждать.
Четвертый ветер – ветер экзотический, настиг меня на высоком берегу Исландии, удивительной страны, куда судьба меня дважды (дважды!!!) закидывала. Вот удача! За что?! Не заслужил. Но – было. Вся Исландия – вулкан, и состоит из лавы – новой и старой. Новая – голые камни, старая – камни, Покрытые 10—ти сантиметровым слоем земли. И все. Просто лунный пейзаж! Но на луне ветра нет. А здесь!! Такие!!! И все время направления меняют. Настоящая ветряная карусель! Приземлились в Кефлавике, едем в Рейкьявик. Это километров 40. По дороге нас привозят на гигантский утес, возвышающийся над океаном. Внизу – причудливые скалы из лавы, обточенные лучшими на земле скульпторами – водой и ветром. Стоим на самой верхушке утеса, и ветра набрасываются на нас со всех сторон, рвут одежду, оглушают, хохочут. А воздух такой неземной чистоты, что его хочется пить глотками. Нигде и никогда моим измученным болезнью легким не было так хорошо! Потом этот северный ветер настигал меня на борту корабля, плывущего то к берегам Гренландии, то в Северную Норвегию, то на загадочный и Шпицберген.
Вот и сейчас, когда я сижу в своей двухкомнатной хрущёбе в панельном пятиэтажном доме под самой крышей, на окраине большого города, я вспоминаю эти ветры. Ведь что такое ветер. В сущности, просто движение воздуха из-за перепада давления. И все. И все? Нет, дорогие мои – ветер это жизнь. Вот нет сейчас никакого ветра, даже маленького ветерка в моей груди, и жизнь из меня потихоньку уходит. Не вдохнуть, не пустить живительный ветер в грудь. Ну, ничего, ничего – мы еще поборемся. Вот время пройдет, лекарство подействует, и снова широко вдохнет грудь, и мы встрепенемся и поедем в гости к какому-нибудь из этих замечательных ветров, хотя бы в Питер, на Балтику. А как же – ведь балтийский ветер - самый родной на свете.
М. Кукулевич, 18 августа 2009