***

Мы стояли с Саньком и курили,
А за спинами нашими пели
Дружным хором пьяные девки,
Что с неделю наверно не ели…

На Арбате в земле отражались
Желтым светом рекламные стенды.
И менты у ларька наслаждались
Литром пива и воблой с газеты.

И тогда я подумал о вечном,
Вытирая облитые брюки.
«Не смогу я прожить без Москвы –
Полу-матери и полу-суки…»

А еще я подумал о людях,
Что во всей этой луже кружатся.
И им хочется за что-то схватиться…
Но их руки боятся держаться…

Саня кинул бычок мимо урны,
Посмотрел на кавказцев в «пятерке».
И подумал наверно о грустном,
Или просто подумал о тёлке…

Синим пламенем морщилось небо,
И хотелось в него окунуться…
Но за баром остались две шлюхи
И к ним нужно было вернуться.

А я думал уже о кавказцах,
Что вчера мне машину помыли.
И за что же не любят русские
Этих «черных», что русскими были.

И подуло осенними листьями,
Что желтеют как будто от печени.
Я увидел гуляющих за руки
Мальчишку, мужчину и женщину.

Они шли не спеша, наслаждаясь
Своей, словно с картинки, семейностью,
И от них как-то очень повеяло
Любовью, надеждой и верностью.

Мне припомнилось в это мгновение
Как с отцом  в самом детстве гуляли
И тогда его руки большие
Мои руки поменьше держали.

И попал в леденеющий воздух
Этот мною постыдно забытый
Жар большой отцовской ладони,
Что поменьше, моей, был сокрытый.

Саня тихо скомандовал «Хватит!»
И когда повернулись мы к двери,
Разорвал чей-то голос молчанье…
Сквозь истерику: «Суки!»,
Сквозь рыдания: «Звери!»

В переулке, рожденным Арбатом,
В самом сердце Москвы – столицы.
Из той самой «пятерки» ребята
Захотели немного нажиться.

И в глазах того мальчика – сына
Отражались три черные тени,
Что ногами лупили по папе,
Оторвав с ушей маминых серьги.
А мальчишка орал во все горло,
Чтобы кто-то на помощь к ним вышел,
Но никто в этом шуме московском
Его детские просьбы не слышал…
Но когда на щеке ребенка
Отпечатался след от ладони,
Его папа как будто сорвался…
Озверел от собственной крови.
Он схватил пустую бутылку,
И наполнились яростью вены.
Полетело стекло по затылкам,
Разукрасив обидой все стены…

Ветром сильным носило купюры,
Они танцем по небу кружыли…
Убегали три черные тени,
Что вчера мне машину помыли…
 
И тогда в этом городе пыльном,
Укрытым от Бога ночью,
На асфальте рыдала женщина,
Вытирая лицо от пощечин…

И подуло осенними листьями,
Что желтеют как будто от печени.
Я смотрел на сидящих в обнимку,
Мальчишку, мужчину и женщину.

Обжигал сигаретный уголь
Мои красные пьяные губы,
А внутри, где-то между лопаток,
Рвала себе совесть струны…

Вы же раньше играли аккорды?
Вы же вроде не слабые руки?
Почему вы ютились в карманах?
От чего вы запрятались в брюки?

И когда так случилось со мною,
Я подумал, что вместо меня,
Белокаменною стеною,
Возвышается эта ***ня!

И за нашими спинами пели,
И менты у ларька наслаждались.
Только в грязной луже напротив,
Две грязнее уже отражались…

Что же сделала ты со мною?
Ведь когда-то учили меня
Эти жаркие большие ладони
Отдавать не жалея себя…

А по трубам звенели марши,
Крупными каплями, падая с неба.
И тогда я спросил у Саши
«Почему ж он там тоже не был…»

Саня молча зажег сигарету,
Посмотрел на пустую «пятерку».
И подумал наверно о грустном,
Или просто подумал о тёлке…

...

Ну и что ты скажешь на это?
Мать и сука, моя столица!..
Я молюсь твоим улицам в ноги,
Хотя сам проклинаю их лица!