Эмме приходят письма на старый адрес.
я их получаю, читаю и начинаю бредить
тем, как хочется мне ответить
ему…
***
знаешь, Эмма, тут столько красивых женщин:
блондинок, брюнеток, рыжих, шатенок и вовсе
тех, кого не различить по цвету волос,
тех, кого можно принимать до и после
еды.
и здесь можно найти
даже такую,
с которой растить детей, варенье за чаем смакуя,
сидеть у камина в холоде начала мая
будто у двери рая,
быть ей всю жизнь верным
и прочая романтическая канитель…
/здравствуй, девочка, с которой
живут долго и счастливо,
чтобы сдохнуть в один день/
а можно найти другую – такую,
с которой лежать на побережье,
вызывая зависть у всех, кто видит,
как небрежно
моя рука на ее пояснице.
таким все мечтают сниться.
быть с ней и не лезть к ней в душу
/да и она в мою не полезла бы тоже/
а потом проводить ее на самолет,
забыть ее имя и запах кожи.
и бумажку с номером телефона –
в ближайшую урну
/прощай, девочка,
с которой мы повеселились недурно,
и даже не стоит грустить/
Эмма, тут можно быть
кем угодно и с кем захочешь.
Но я выгляжу как псих-одиночка,
который выходит все чаще ночью,
потому что днем мне смотреть тошно
на пары, их поцелуи, ужимки, руки…
Эмма, тут не умирают от скуки,
тут, вообще, не умирают - такое место,
где у всех всё чудесно.
И, действительно, перестаешь верить
в то, что где-то страдают люди.
ты такой бесконечный на берегу бесконечного моря,
за горизонтом соединившегося с океаном
/такого больше нигде не будет
и это странно/
Эмма, тут можно найти любую.
но ни одна – не ты.
и я просто схожу с ума,
пишу, отправляю тебе туда,
где серые небеса трутся о небоскребы.
Не знаешь ли ты, как скоро
я захлебнусь прибоем?
не с тобою...
выблевав последнюю нежность в письмо,
клею марки поверх всего,
что пока еще дышит…
***
но Эмма его все равно не услышит.
/Эмма, твои слезы не слезы больше,
а скверная серая вата.
и знай, дорогая Эмма,
что ты сама виновата –
и не с чем идти к гадалке/
я согреваю их письма пламенем зажигалки.