С Троещины, еще полупустой,
Когда-то хорошо смотрелись звезды.
Она тогда была полуселом,
Жила впросте. Но рядом с простотой
Выстраивались каменные гнезда
На месте хижин, пущенных под слом.
Желая зданий выделить фасад,
Их радужно раскрасил архитектор,
Себе задачу этим упростив.
Микрарайон не стал похож на сад.
Был выбран изначально ложный вектор,
В котором человеческий мотив
Был позабыт. Но такова судьба,
Должно быть, всех на свете новостроек,
Насилующих видом города.
Существованье больше, чем борьба.
Мечтает лишь последний параноик
Стереть с земли живое без следа.
Мне кажется, в троещинской груди
Стучится твердокаменное сердце,
Насильственно лишенное листвы.
Здесь мокнет лишь асфальт, когда дожди
Ключом приоткрывают в небе дверцу
И падают со звоном тетивы.
Окраина. В бетон стучит асфальт,
Как океан в прибрежные утесы,
Что над водою выстроились в ряд.
И, кажется, умолк небесный альт,
И только фонари и папиросы
По вечерам на улицах горят.
А, впрочем, я, наверно, слишком строг.
Довольно нареканий и истерик,
Как будто не осталось прочих нужд.
Отсутствие престижа – не порок.
А в Киеве извечно левый берег
Был гордому правобережью чужд.
Гуляет шутка, будто бы сюда
Не доходили ноги человека.
Здесь, очевидно, полумиллион
Безногих, не оставивших следа.
Столь густо населенного ковчега
Не явит ни один другой район.
Троещина, недавнее село,
На метров пятьдесят взлетела в небо.
Ее углы красотами бедны.
Здесь зодчество не дар, а ремесло.
Здесь жить невыносимо и нелепо.
Но звезды здесь по-прежнему видны.