Как я побывала на Южных Курилах.
Работала я в японской газете, работала, ездила по всей стране и по «ближнему зарубежью», ездила, но так и не довелось мне до сентября 2006 года побывать на наших Южных Курилах, или, как говорят японцы, на их «северных территориях». А хотелось…
И вот представился случай совершенно неожиданный. 16 августа 2006 года произошел инцидент с японской шхуной «Киссин мару 31», которая занималась ловом краба в районе Малой Курильской гряды. По нашей официальной версии, при подходе российского пограничного корабля шхуна с тремя рыбаками и капитаном попыталась покинуть территориальные воды, пограничники открыли предупредительную стрельбу, шхуна совершила опасный маневр и, якобы, собиралась таранить пограничников, которые продолжали стрелять. В результате от прямого попадания в голову погиб 35-летний рыбак, погиб, как принято говорить, по трагической случайности…
Потом, уже на острове Кунашир, хорошо знакомый с пограничниками местный журналист рассказал мне, что когда пограничники захватили шхуну, один из молодых рыбаков набросился на них с ножом… Капитана шхуны, пожилого, щупленького японца и двух рыбаков арестовали и поместили в так называемый «Дом дружбы» в Южно-Курильске, на острове Кунашир. У «Дома дружбы» своя история – это двухэтажное здание, построенное некогда всесильным, а ныне опальным японским политиком Мунэо Судзуки, который активно лоббировал программы оказания помощи Южным Курилам и был готов на компромиссное решение по поводу четырех спорных островов. В этом доме, как в гостинице, обычно останавливались японцы, приезжавшие по безвизовому обмену на свою историческую родину. То есть те, чьи предки(или сами теперь уже почтенного возраста японцы) когда-то проживали на островах. Персонал русский.
А вот японские бизнесмены и журналисты на острова не ездят, потому что считается зазорным посещать с позволения выданной российскими властями визы "свои же" территории.
Капитан шхуны Сакасита Нобору, как это и принято у японцев, с самого начала взял всю вину на себя, утверждая, что никто, кроме него, не знал, что они находятся в российских территориальных водах. Российская сторона сначала передала японцам тело погибшего, а потом, к концу августа, отпустила двоих рыбаков, которые подтвердили версию капитана о своей непричастности.
В то же время токийское начальство нашей газеты в преддверии суда над капитаном решило взять у него интервью. Мы с Асо-сан прилетели в Южно-Сахалинск 1 сентября, я быстренько выправила себе у пограничников разрешение на посещение острова(теперь в России чуть ли четверть территории считается приграничной и посещать ее можно только по спецразрешениям), и третьего числа оперативно вылетела на Кунашир. Ао-сан остался на связи в Южно-Сахалинске, предварительно проведя со мной два сеанса по обучению пользованием спутниковым телефоном, а также суперсовременными диктофоном и фотоаппаратом. 11 сентября я планировала лететь в отпуск в Болгарию и времени на «раскачку» у меня не было.
Еще в Москве мы узнали, что после возвращения в Японию двух рыбаков капитана из «Дома дружбы» перевели на житье под охраной в двухкомнатную квартиру обычной пятиэтажки.
Мне же, наоборот, удалось договориться, что возьмут вместо капитана в «Дом Дружбы», как постояльца.
Это мне сильно повезло, что я так быстро вылетела – сколько раз правительственные делегации на высшем уровне, возвращались в Москву, не солоно хлебавши, из-за нелетной погоды, так и не добравшись до островов. А ведь у них спецрейсы, а не дряхлые самолетики, которые летают по расписанию 2-3 раза в неделю. Приземлились на разбитом вдрызг аэродроме, где-то через месяц после моего возвращения его закрыли на ремонт, как совершенно не отвечающий требованиям безопасности. До Южно-Курильска километров 30, о такси на острове слыхом не слыхивали, каждый добирается, как может, а я напросилась в машину летчиков, которые с женами возвращались к себе на базу, и согласились сделать крюк. Пока ехали, узнала, что, оказывается, рейсы иногда отменяются не причине нелетной погоды, а из-за того, что у кого-нибудь день рождения или свадьба, или просто в баню пошли.
Природа действительно впечатлила своим буйством и первозданностью, но мне не до красот – за считанные дни нужно добраться до капитана и взять интервью, гарантированно вернуться на Сахалин, а оттуда в Москву. В весенне-летний период между островом и Сахалином курсирует 2 раза в неделю теплоход «Игорь Фархутдинов», но, опять-таки, все зависит от погоды, да и плыть нужно целые сутки. И еще – ломается часто, старый уже.
Добравшись до Южно-Курильска, обнаруживаю, что кроме «Дома дружбы» нового здесь нет ничего. Посреди поселка стоят развалины домов, разрушенных землетрясением 1994 г. На всем острове нет ни одной заправочной станции. Бензин хранится в огромных ржавых бочках и добывается либо в Японии (где он стоит дешевле, чем в России), либо посредством кражи с корабля, на котором работает хозяин машины. Когда-то построенные японцами образцовые причалы давно разрушились и ржавые металлические конструкции то тут, то там выставляют свои прогнившие ребра из воды. Новых, конечно, так и не выстроили…
Заброшенность и запущенность чувствуется во всем. Продовольствие завозится раз в месяц, поэтому молочные товары и яйца свежими не бывают почти никогда, на них просто произвольно наносят новый срок годности. Женщины из «Дома Дружбы» жалуются мне, что из десятка яиц хорошо, если хоть четыре не тухлых. Рыбы и морепродуктов в магазине не бывает. Здесь ситуация, примерно как с бензином. Я, пока жила на острове, питалась в основном картофельным пюре в стаканчиках и лапшой быстрого приготовления, даже хлеб не всегда успевала купить – разбирают в первой половине дня. Местные жители жалуются, что и с посылками с Большой земли их обманывают, как и со всем остальным – вместо посланной шубы подкладывают старую рваную куртку, вместо нового постельного белья – старое и т.д. В разрушенном здании школы, что стоит, аккурат, посреди поселка (он же – районный центр), по вечерам собирается шпана, сюда же приходят сбежавшие в самоволку солдаты, на которых в большой обиде жители Южно-Курильска. На этот край земли присылают служить ребят с Кавказа, самых проблемных, и они озоруют, как могут – грабят дачи, устраивают поножовщину, иногда дело доходит до массовых бунтов со стрельбой в расположении части… Нередко постреливают в поселке. Стреляли и когда я там была. А между тем, приезжают ведь безвизовые японцы и все это видят и даже испытывают на своей шкуре … Вот один гулял по острову и набрел на единственный общественный туалет типа «очко». Да и провалился в него с непривычки…
Погибшего рыбака все жалеют. К японцам относятся хорошо. Говорят, что если бы не их гуманитарная помощь, жить было бы еще хуже, что рыбаки все одинаковые – море не делят, где есть рыба, там и ловят, и все – браконьеры.
В «Доме Дружбы» жалеют и капитана. Рассказывают, что молодые рыбаки не могли простить ему гибели друга (а он был, кстати, племянником капитана) и своего ареста. Кричали на него, не хотели помогать с уборкой, приготовлением еды…. Здесь же мне дают добрый совет – показывают дом адвоката, который работает с японцем. Максиму всего 25, но он парень активный и башковитый, - говорят мне в напутствие. И я иду в незваные гости к Максиму, которого, впрочем, нет дома, часа три-четыре дружу с его мамой и заручаюсь ее поддержкой. Поздно вечером со мной связывается Максим и обещает на следующий день провести к капитану под видом медсестры, которая знает японский язык. Все это, конечно, не бесплатно. Может быть, пограничники даже вывезут нас всех на рыбалку, - обещает Максим..
А капитану действительно нужна медицинская помощь и лекарства. У него на начало сентября была запланирована операция по поводу спинной грыжи. Поясница сильно болит. Но на следующий день ничего не происходит и связаться с Макимом не удается. А, между тем, уже поступило предупреждение о сильном тайфуне, самолет отменили, теплоход на послезавтра под вопросом… Я весь день курсирую между судом, прокуратурой и домом Максима, знакомлюсь со всеми – ведь надо проследить за тем, когда и с какой формулировкой дело передадут в суд еще для одной статьи …
А в день после следующего с раннего утра опять иду к Масиму, опять дружу с его мамой часа три, пока он спит. А когда он проснулся, мама начинает мягко журить его за необязательность, и вот ему уже стыдно, и мы отправляемся на одно из самых рискованных заданий в моей жизни. Мне надо, не вызывая подозрений у пограничников, объяснить японцу, кто я, все записать на диктофон и сфотографировать героя этого своеобразного интервью. В квартире дежурят три пограничника, правда, двое из них на кухне и только один сидит на табурете в дверях комнаты и пристально за нами наблюдает. Максим представляет меня, как медсестру со знанием японского языка. Я начинаю задавать псевдо-медицинские вопросы. Капитан с готовностью спускает спортивные штаны и начинает подробно объяснять, где и как у него болит. Просит, чтобы жена выслала из Японии лекарства. (Худенький, жалкий, человек, абсолютно провинциальный и абсолютно несчастный.) Дома его тоже ничего хорошего не ждет. Шхуну конфискуют (уже сейчас идет торг, кому она достанется, а японских экспертов не подпускают, чтобы не могли провести баллистическую экспертизу) соседи и друзья отвернутся, как от виновника трагедии. Уже потом Асо-сан расскажет мне, что этот человек занимался браконьерством, причем, в том же месте (там, где традиционно ловили рыбу его отец и дед) и при Советском Союзе, но его не трогали, так как он оказывал определенные услуги нашим органам. Слава богу, демонстрация болячек усыпляет бдительность пограничника и он на несколько минут присоединяется к своим товарищам на кухне. За это время я успеваю объяснить, кто я, сфотографировать капитана и задать ему несколько вопросов. Он говорит какие-то совсем простые, но очень понятные вещи о том, что на всю жизнь останется на нем ответственность за смерть человека, самый страшный из возможных грехов, что хочет вернуться домой к жене, хочет, чтобы русские и японцы жили дружно и не делили больше море, которое их кормит.Слушаю и жалею, что все это нельзя поместить в российской газете. Тут возвращается пограничник и беседа становится более скованной, а через пару минут нам говорят, что наше время истекло.
Теперь надо до дэдлайна расшифровать интервью и при помощи местных журналистов переслать фотографию, что тоже непросто, так как связь на грани полного отсутствия. И надо позвонить в докер относительно теплохода. Сводки о приближающемся тайфуне становятся все более угрожающими. Весь день льет, как из ведра.
В докере мне говорят, что теплоход уйдет днем, часа в три. Это меня вполне устраивает, и я мчусь в редакцию местной газеты. Потом расшифровка, звонок Асо-сан. Наконец, к одиннадцати вечера доползаю до своей спартанской койки, голодная, но счастливая, и делаю контрольный звонок в докер. Мне буднично сообщают, что в связи с приближением тайфуна теплоход не будет подходить к берегу. Посадка будет проходить прямо в море в 7 утра. В 6 утра надо быть на пароме. У меня нет ни продуктов, ни воды, ни водителя, который довезет меня в 6 утра, под проливным дождем до докера. Водителя нахожу опять-таки с помощью своих незаменимых друзей - администраторов «Дома дружбы».
В 6 утра я стою на причале в состоянии, близком к панике. Чтобы забраться на паром, нужно перейти через прыгающую доску, волна уже высокая и паром то приближается к берегу, то резко от него удаляется. При этом ближний ко мне край доски срывается в море. Наконец мои страдания заметили трое мужиков – местные начальники среднего звена, бывалые, тертые калачи. Они под белы ручки затаскивают меня на паром и берут под свое покровительство. И это очень хорошо, потому что через пять минут после моего героического захода на паром появляются пограничники и говорят, что всем надо сойти на берег для проверки документов, и от этого шока меня спасают только покровители, которые по-свойски заявляют пограничникам, что «у этой женщины» с документами все в порядке. Но на этом мои мучения не закончились. Когда паром подплыл к «Фархутдинову», оказалось, что на теплоход нужно подниматься по веревочной лестнице, у которой только один, мягко говоря, условный бортик. Потом мне сказали, что бывали и смертельные случаи, когда пассажир срывался с лестницы. Но я и это преодолела.
А дальше все было просто, хотя и достаточно уныло. Лучшие места на теплоходе были уже заняты теми, кто сел на Итурупе. Мы с мужиками оказались в трюме, в грязной каюте на четверых (из-за тайфуна теплоход не заходил в порт, поэтому и белье не поменяли, и в каютах не убрались, и в буфет ничего не закупили, а плыть надо сутки) Воды и еды у меня не было, кроме пачки чудом уцелевших крекеров. Надо было еще несколько раз подниматься на верхнюю палубу и звонить по спутниковому телефону судье, чтобы узнать, передано ли в суд дело капитана. А мужики уже предупредили меня, что с теплохода не раз сбрасывали в море людей после ограбления. Я неуютно чувствовала себя среди всех этих ужасов со спутниковым телефоном и двумя тысячами сэкономленных долларов. Но не ограбили и не сбросили. Хотя это второе в жизни путешествие на теплоходе, конечно, резко отличалось от гламурной по тем временам поездки на «Михаиле Лермонтове» в середине 70-х. Мужики не дали пропасть с голоду и рассказывали о том, как ездят в Японию, покупают на свалках бытовую технику, о том, что русских в Нэмуро не пускают в баню и даже пишут соответствующие объявления на дверях – уж больно наши не соответствуют своим поведением и внешним видом … Со смешанным чувством стыда и восторга, так характерным для жителей нашей страны, они рассказывают, как жены ходят в магазин купить дитю игрушку и чтобы не переплачивать, переклеивают на дорогую игрушку дешевые ценники. А вот еще придумали: в дождь подходят к магазину и выбирают из открытых ячеек (в Японии система такая – оставлять зонт перед входом в магазин. Там никому и в голову не придет, что зонт могут украсть) приглянувшийся зонт. В 9 утра на следующий день, мы были в сахалинском порту Корсакове, а в 3 я вылетала в Москву с чувством выполненного долга и стойким недоумением – а зачем нам все-таки Южные Курилы? И если все же нужны, почему мы не можем мало-мальски обустроить эту крохотную, но такую красивую спорную территорию?
Вернувшись в Москву, мы продолжали следить за судьбой капитана шхуны. 21 сентября состоялся суд. Шхуну, как и предполагалось, конфисковали, сам Сакасита Нобору был приговорен к штрафу в 250 тысяч рублей за нарушение границы и браконьерство и штрафу в 245 тысяч рублей за ущерб российским биоресурсам. Вернуться на родину он не мог до выплаты штрафа. Но и денег таких у него не оказалось - он был единственным кормильцем в семье. Еще две тягостных недели Нобору пришлось провести на острове. А правительство Японии оказалось в весьма затруднительном положении. С одной стороны, оно не признало приговор суда и конфискацию шхуны - ведь эта акватория считается японской, а с другой - не принято у Японии оставлять в беде соотечественников. В конце-концов, правительство решилось все-таки выплатить штраф, и в тот же день горемычный капитан был передан японским властям. Говорят, что в родном городке его встретили неласково - не любят японцы быть в центре скандала, даже косвенно...