Они подошли с другой стороны провала
(их было мало, они не умели смеяться) –
нами рожденные в страсти и муках дети,
странно притихшие, с синими злыми глазами.
Мы обречённо замерли у завала
из битых витрин, привыкшие повиноваться
глупым врожденным инстинктам – за всё в ответе,
мы наши вечные души лечили слезами.
– Ты тоже с ними, Клото? Слова нынче вязки.
Мы ли тебя не спасали в безумии буден,
не покупали конфет и модных рубашек,
в ткацкую школу тебя не собирали рано?
Я ли, дочурка, не пересказывал сказки
и не твердил в тревоге, что путь наш по краю труден?
Помнишь Экзюпери? Юный наивный барашек
сможет ли выжить теперь без отца – барана?
– Выбрось веретено, дочка, полно ткать воздух.
Время в провале свернулось в клубок – недвижимо.
Глянь-ка, поодаль сверкающий мостик подвешен
кем-то невидимым через огонь и воду,
и медные трубы. Долог ушедшего отзвук!
Наши миры расползаются неудержимо.
Взвесью причудливой в сумерках перемешан
день настоящий с будущим без небосвода.
– Эй, Лахесис, была ты дотошным ребенком,
все перемерила: жизнь свою и высоту балкона.
Милая Атропос, солнце, не трогай нитей,
крепящих мост, переброшенный между мирами.
Не разрезай генетических связей. Тонко,
поэтому рвется. Мир тихо впадает в кому.
...Через терновник колкий, на крыльях наитий,
дети взлетают стайкой к звездам над гаражами.