– Я точно помню – уснул на своей постели,
свет погасил; на подушку, как пудовик,
бросил голову, отъятую от тела…
– Вот здесь поподробнее. На чистовик.
– Да, бросил голову. Долго рука не поднималась
взять за волосы и с мыслями вырвать из шеи!
– И не было жаль? Хоть самую малость?
– Да, было после какое-то опустошенье.
– А что было дальше? Не для протокола.
Поймите, я тоже швырял… ну, не голову, а почки там, печень…
– Лежу, значит, долго так. И вдруг прямо с пола
заползает змея, шепчет: “Укрыться ли нечем?
Я только что сбросила ветхую кожу.
Мне холодно. Можно, погреюсь с вами?
Мы оба чем-то даже похожи:
я – бесконечностная. И у нас двоих проблемы с телами”.
Вот так и уснули – человек и змея.
Утро подогнало нам новые кожу и голову.
Моё навершие наживлялось на выю, смеясь,
как только что покинувшее стелу коловую.
Подруге моей подогнали новую кожицу:
само натягивание её напоминало
одевание перчатки, – над коей сработали ножницы,
оставив одёжку для одного, – на единственный палец
им самим же, без помощи другой руки. В фантомной боли
змея металась по моей кровати кольцами дыма.
Ей бы мне “спасибо” сказать, тем более,
что спас её от Змееносца, чьё имя
осталось в небе среди других созвездий…
– Не уклоняйтесь от темы. Я тоже знаю,
кто по колесницебану ездит
от одного до другого набегающего края.
– Ну что Вы, сир…Ваша светлость…вернее, тёмность…
– Не надо мне напоминать о моей двусторонности,
а то о тебе спустя-центра-вечности вспомню
и дам порученье – мой временный сон нести.
– Ну, в общем, утро пришло. Мы проснулись из.
Новая голова казалась тяжелей предыдущей. Кожей
новой довольна была змея. Как Улисс,
я возвращался к себе – странник тоже.
И то, что снилось, было похоже на явь –
уже пережитую, такое себе дежавю.
– Свои сны в тех же самых снах и оставь.
Не выкручивайся, вьюн!
– Понимаете, в этих снах повторялись прожитые годы.
И будто бы я не рождался, а извечно жил.
И сон был подарен – как фрагментарный отдых,
часть Великого отдыха… – Рая Сейшил?
– Ну зачем Вы так? Понимаете, в этих снах
радости и беды, пережитые наяву,
ощущались совсем наоборот. В общих чертах,
события те же, и в них я такой же живу,
только вот белое с чёрным сменились местами
и улыбки попереворачивались долу.
И праздники совсем не праздники стали,
а беды – радостями, что ли…
Это как поздняя осень и ранняя весна –
их отличаешь, осознавая прошедшие
лето и зиму – разные фазы сна,
но с разным буйством и проплешием.
И мне захотелось не возвращаться оттуда,
чтобы, вернувшись, я понял – проснулся во сне,
и высшая с низшею точки амплитуды,
как херес, взболтались. Ин ... веритас... Вне?
Да только вот, видно, змея неспроста мне
залезла под бок и прикинулась сонной:
как опухоль раковая нарастает,
так и с телом моим срослась невесомым.
Она ждала моего пробужденья,
будто ей дали указ, если я не проснусь,
меня возвратить из досрочного бденья,
используя удушение или укус.
– Позволь, ты тогда бы остался точно
в своих непонятных невнятных снах,
приговорённый собою заочно,
склеенный плазмою прах.
– Вот в том-то и дело. Когда разузнал я –
змея ведь срослась и мозгами со мною –
что может вершить хладнокровная краля, –
оторванной стал размышлять головою:
Я сплю. Всё в порядке. Во сне мне спокойно.
Под боком свернулась колбаской змея,
ко мне напросившись погреться на койке.
Зачем я ей нужен? . . . . . . . . . . И кто это – Я?
Ужалит, задушит… Останусь во сне ли?
А, может быть, в нём всё реальней, чем тут?
Я здесь – не живу, а во сне, в самом деле,
и любят взаправду, и в мире живут..
– Так-так, докумекал. Пора возвращаться.
Ты слишком готов, чтоб войти в этот край,
где станет любое несчастие счастьем…
Что ж, змейка Сильфида, под сердце кусай!