Буду лаконичной. Друзья, мне очень по душе эта статья о хокку. Поскольку соответсвует моим взгядам на этот вид творчества. Я не ухожу от человеческого, а возвожу его в корень.
Шастра о русских хокку
Божественное для Запада состоит в безоговорочном отвержении человеческого, для Востока – в пристальном его изучении и непременном развитии. Извечное стремление человека ритмизировать свою речь в христианском мире – тлен и пагуба, в буддийском – занятие изысканное и почтенное. Поэт Монахов, поэт-инок для русского уха – нелепица, для японского – закономерность. Не всякий тамошний монах был поэтом, но практически каждый поэт был монахом. Сайгё, Мёэ, Камо-но Тёмэй, Догэн, Иккю, Басё, Тиё, Рёкан… Продолжить или уже достаточно?
И это вовсе не удивляет. Японский буддизм и японская поэзия – от одного корня. В основе их лежит первый из семи принципов Догэна: “Все живое и Будда – едины”. И монах, и стихотворец в конечном итоге стремятся к одному и тому же – осознать себя частью целого, ощутить за собой право повторить всему миру слова Киплинга: “Мы с тобой одной крови – ты и я”. Кажется, это и называется сатори – просветлением.
Дзэнский путь к просветлению лежит через палочную дисциплину монастыря, через оплеухи учителя, через полуголодную жизнь, через физически и духовно изнурительную медитацию. Дзэнская свобода, в сущности, – осознанная необходимость, и ничего кроме. Но мера этой свободы не знает границ. Каноны хокку суровы, как монастырский устав. Но когда поэт сживается с ними, подчиняет ум и душу аскетической дисциплине жанра – Бог ты мой, какая немыслимая свобода ему открывается! Но быть свободным – тяжкий труд. “Свобода, как воздух горных вершин: для слабых людей непереносима”, – писал Акутагава.
Наши хайдзины во многом избавлены от необходимости следовать канонам семнадцатисложных поэм. Традиционная силлабическая метрика (5-7-5), почти полное отсутствие глаголов, выстроенные на омонимах каламбуры и обязательное именное сказуемое в финале практически несовместимы с русским языком. Отечественные хокку следуют не букве, а духу своих японских прототипов. В русских трехстишиях сохраняются главные принципы хайкай: энго – использование ассоциаций, югэн – выявление скрытой сути вещей, ёдзё – подтекст. Соблюсти их – труд не меньший, чем овладение формальными приемами. И не менее благотворный. Не это ли имел в виду Басё, говоря: “Не ищи следы древних, ищи то, что искали древние”? А потому: встретишь патриарха – убей патриарха, встретишь Будду – убей Будду. В этом и заключается жестокая правда дзэнского искусства. Механически копируя мастеров, невозможно создать шедевр. Тем паче – прийти к просветлению. Тот, кто ищет Будду вне себя самого, обречен.
Но человек – всего лишь часть целого: все живое и Будда – едины. В философии дзэн нет объекта и субъекта действия, ибо они тождественны. Потому хайдзином способен стать лишь тот, кто свободно ставит знак равенства между окружающим миром, собой и стихотворной строкой. Скажем, вот так:
Под светофором
В луже предзимней
Много еще зеленого.
Или вот так:
Вышел к дороге
Гриб на людей посмотреть.
Ишь, напылили!
Это, как и все искусство хайкай, напоминает рисунок на запотевшем стекле: сквозь небрежно начерченные линии видится нечто большее. Мёэ говорил: “Стихи, которые мы сочиняем, разве это истинные слова? Когда пишешь о цветах, ведь не думаешь, что это на самом деле цветы. Когда пишешь о луне, не думаешь о луне”.
Равным образом, когда пишешь о Будде во всех его ипостасях, не думаешь о Будде. А о чем? Да не имеет значения. Сатори Догена – в медитации и утонченных танка, сатори Иккю – в чарке водки и похабных канси. Но русский хайдзин лишен возможности выбора. Наш путь к просветлению лежит через житейскую муть, и никак иначе.
Я руки помыл
В луже, соединившись
С небом высоким.
Но и в грязи отражается бирюза небес. Если праведники возродятся в раю, что уж говорить о грешниках?
Перечитал написанное и спрашиваю вслед за монахом Мёэ: слова, что я пишу, разве это истинные слова? Ведь речь – клевета. Я взялся говорить о тех вещах, о которых дзэнец молчит. Но и молчание – ложь. Истина по ту сторону речи и молчания. Где именно? Не знаю. Может быть, в зеленых бликах светофора на поверхности лужи. Или в недовольном ворчании придорожного мухомора. Спросите у Монахова. По-моему, он знает.
Александр КУЗЬМЕНКОВ
Владимир МОНАХОВ
ТИШИНА ВСЁ ГРОМЧЕ
1.
-Ой!- укололась
Тучка юная о ельник
Молоденький.
2.
На долгом пути
пустой кошелек ноша
тяжелая.
3.
И на чужбине
нет роднее мест, чем
звездное небо
4.
Из-под снега
Вытаяла тишина
Прошлого года
5.
Утром в кровати
На твоей пустой половине
Себя нахожу.