Я знаю одиночество на вкус,
На цвет и запах, - тут его следы
И всё оно, - я больше не боюсь,
Зарубцевался шрам его узды, -
Не ранит глубже и уже не трёт,
Став как бы новой частью туалета
На том, что тут пока ещё живёт –
На тени оболочки от поэта.
Вот, на губах оно, как будто соль
С камней у моря мёртвого – искрится, -
Как приневолить вольную из воль
Вкушать её, чтоб вдоволь насладиться.
Вот этот запах: прелого листа, -
Прольётся дождь, и лист истает грязью,
Как бы душою тишине представ,
В ней растворяясь, он пространства красит, -
Так ароматен тонкий выдох вверх,
Что ноздри сами втягивают тучи,
И легкие вглуби, вдали от всех
Впускают их и полнятся певуче.
Ах! Этот цвет великолепно сер, -
Чадрой ли, кровом – над блудницей – миром
Восходит ныне в высшую из мер,
Где ржавы пушки, музы спят и лиры.
Цвет тишины, как барабан – тугой,
Прорваться жаждущий огромным звуком
На мир, повсюду жалкий и нагой,
Дрожащий, точно речка у излуки.
Вот всё, что знаю я о тишине
И одиночестве, мне прочее – сокрыто.
Узда на шее уж не давит мне,
А боль почти прошла, почти забыта.
Иль, нет, ещё: лучится вертикаль, -
От нас ли? К нам? – сквозь небушко и землю, -
Такая хрупкая, сквозит в такую даль, -
Склоню колена, но опять не внемлю.
1997