Памяти Г.А.
Она была отверженной. Совершенно всеми, вплоть до собственной матери. Невзрачная, невысокая, с очень густыми, коротко подстриженными волосами. Хотя, слово "подстриженные" здесь не подходит. Скорее "обкромсанные". Они торчали в разные стороны, а девочка все пыталась пригладить их. Неуклюжая тринадцатилетняя девчонка.
Было очень обидно быть никому не нужной. Одноклассники издевались над ней. Смеялись над ее непослушными волосами, над старенькой школьной формой, из которой она давно выросла, над пакетом, с которым она ходила в школу, над тем, что у нее в кармашке никогда не было даже пятачка, чтобы купить в школьном буфете пирожок с повидлом. На переменке все покупали эти вкусные пирожки и ели их, облизывая пальцы, а она стояла в уголке, опустив глаза, и стараясь как можно тише сглотнуть слюну. Особенно неловко было, когда желудок принимался очень громко урчать от голода...
Для учителей она была пустым местом. А как могло быть иначе, если она не была даже посредственной ученицей? Прыгала с двойки на тройку. Как ни старалась, не могла понять и запомнить элементарных вещей. Но вот по рисованию было "отлично". В эти редкие минуты, когда она сливалась с карандашом и листом бумаги в единое целое, получая колоссальную радость, ее лицо становилось по-своему красивым. И было очень приятно, видеть невольное уважение на лице учительницы. Одноклассники же презрительно отворачивались, не удостоив ее рисунки даже единым взглядом.
Самым обидным и болезненным было отношение мамы. В принципе, мать никогда особо не одаривала ее своим вниманием, а уж лаской - тем более... Но сейчас, когда у нее появился новый муж и родилась еще одна дочка, она вовсе забыла о том, что у нее есть старшая девочка. Эта старшая с замираньем сердца смотрела, как мать нежно гладит маленькую сестеренку по голове, как трепетно приглаживает ее гладкие, мягкие волосы. Как же ей хотелось, чтобы мама хоть разок прикоснулась своей ладонью к ее голове... да хотя бы погладила по плечу! Но нет... Мать ее не видела. Вообще.
Так она и жила. Одна. До тех пор, пока случайно не узнала, что есть какая-то специальная школа, в которой дети рисуют, занимаются спортом, общаются. Жажда рисовать перевесила ее природную застенчивость и приобретенную в течении недолгой жизни забитость. Она пошла в школу. Ею заведовал пожилой мужчина, лет шестидесяти. Он приветливо поговорил с ней, восторженно оценил ее рисунки и тут же принял на курс.
Жизнь изменилась. С каким упоением она бежала на эти курсы, с какой отдачей рисовала! Она научилась писать картины маслом! Это был настоящий полет. Все больше и больше времени она проводила на этих курсах... И все реже и реже появлялась в обычной школе.
Однажды всех потрясла новость. Она выпала из окна школы и переломала ноги. Было много домыслов и слухов, как, кто, зачем, почему... Но она никому не сказала правды. Добрый пожилой учитель начал приставать. Закрыл в кабинете на четвертом этаже и не выпускал несколько дней. Мать ее и не искала... А она, пытаясь выбраться, сняла с окон портьеры, связала их между собой и полезла наружу. Вот только плохо привязала портьеру к батарее. Сорвалась. Все что она помнила, это только боль. Острая, тупая, тянущая, режущая, колящая, давящая... Вся боль, какая только есть, жила в ней самой, пульсировала, дышала, как самостоятельный живой организм...
Она поправилась. Смогла встать на ноги. На курсы она больше не пошла. В школе по-прежнему смотрели косо, не разговаривали и презрительно фыркали. Мама все так же не замечала...
Ее нашли в сарае. Повешенной. В кармашке старенькой кофточки короткая записка: "Прости меня, мамочка".