Арпеджио дождя в стаккато прорвало.
Знать, верхний наш жилец забывчив иль бесстыж.
И паркам не спасти листву своих ковров,
и бесполезны все корыта мокрых крыш.
И паркам не спасти листву своих ковров,
и бесполезны все корыта крыш...
А дело было так: с утра не задалось:
то слёзы, то скандал, то спор о трёх рублях.
И день темнел и жух, а мы срывали злость
на детях и пугливых голубях.
А дальше – вкривь и вкось, Гоморра и Содом,
бульвары заросли сорнячным сволочьём.
И верхний наш жилец бежал, покинув дом,
с собою прихватив лишь скрипку да смычок.
И верхний наш жилец бежал, покинув дом,
забрав с собой лишь скрипку да смычок.
А мы смеялись вслед, толкал в ребро нас бес,
мы «Роджера» подняв, чернили паруса.
Но ширилось пятно на потолке небес -
то набухали влагой небеса
И убедившись вдруг, что беспросветен день,
что всякий наш кумир - то плут, а то фигляр,
мы, вспомнив скрипача, его искали тень
и дрались за пустой подержанный футляр.
Мы, вспомнив скрипача, его искали тень
и дрались за подержанный футляр.
Безверия ручьи в безвременье слились.
Ах, может быть, пора, к дождю подняв лицо,
сквозь слёзы и туман вглядеться в эту высь
и крутануть штурвала колесо?
Пусть замерцает свет в слепых глазах домов,
пусть заблестит не грязь, но мрамор и гранит.
И верхний наш жилец воротится домой
и перекроет кран, и, может, позвонит.
Пусть верхний наш жилец воротится домой
и, может быть, нам всё же позвонит…