Здравствуйте, я трагедия. Я Фауст, его Маргарита.
Я Бог, Мефистофель.
Придумайте имя.
Мгновение остановилось.
Я крик, который так и не прозвучал.
Остался глубоко-глубоко и
Тысячью чаек жует хлеб сердца.
Я – все, что вы успели сказать в приступе бешенства
Самому себе.
Когда солнце уже зашло, а луны все нет.
И вам страшно.
От темноты.
Потому что вам страшно открыть.
Глаза.
Объятия.
Мысли.
Сны.
Правду о вашем совсем не пролетарском происхождении.
Или дверь в чью-то сказку.
В этой темноте.
Мне страшно – уже закрыть.
Дверь.
В свою сказку.
Где я был счастлив.
Я стоил плотины.
Я спасал.
Самого себя, нас.
Нас – уже ненужное слово. Такое же, как ваше происхождение.
Это не стихотворение.
Это обман. Обман. Обман.
Я счастлив, копая себе могилу.
Ну, помните, к чему нам рифма, если через пару секунд мы разобьемся о рифы?
И есть только это момент свободы за секунду до смерти.
Смерти в ком-то, но от эгоизма – в самом себе.
И камера спешит до кругу. Вы в т.О нервно выгибаете шею.
Упиваетесь болью. Ведь даже водой нельзя так напиться – как болью.
Заедаете все это валиумом для красоты и диазепамом – от отчаянья.
Стоите на мачте. Закатываете глаза.
Ваш рот – и есть эта точка О.
Как мало вы не сказали?
Я желаю вам удаче в каждом рассвете.
Плеском волн о борт корабля,
Который уносит вас в сказку без дверей.
О ней не напишут браться Гримм, но довольно достоверно изобразит Босх.
Скажите мне что-нибудь на прощанье.
Молчите.
Молчу.
Нам бы куда-нибудь выбраться.
Где много прохожих. И все идут мимо. Ведь мы же за это любили Москву.
Нам бы куда-нибудь выбраться.
И стать этими прохожими.
Идти автоматом с авоськой из магазина.
Кефир, пачка сигарет, бутылка дешевого сухого вина и сыр, который обречен на застольное засыхание.
Ваши глаза тускнеют.
Последний кадр – на очень длинной выдержке при полностью открытой диафрагме ваших легких.
Каково вам знать, что ваш корабль уже год как сел на мель перед столь долгожданными рифами?
Каково вам знать?
Каково вам?
Каково?