Эта женщина прожила свой век под негласным девизом: «Течение жизни нашей есть только скучный и унылый переход, если не дышишь в нем сладким воздухом любви». И никакие невзгоды не смогли изменить ее кредо...
Она много и пылко любила в своей жизни, она умерла, потеряв свою последнюю любовь. Она вела себя так, что общество было шокировано: тогда не принято было открыто выражать свои чувства, бросать законного мужа ради любовника… и не одного, принимать в своем доме только гостей-мужчин.
Но и это забылось бы, не окажись среди ее возлюбленных человека, одного имени которого было достаточно, чтобы женщина, привлекшая к себе хотя бы мимолетное его внимание, навсегда вошла в историю. Так получилось и с моей героиней.
С Анной Керн, в девичестве – Полторацкой, во втором замужестве – Марковой-Виноградской… Незнакомые фамилии? Тогда обратимся к знаменитым пушкинским строкам:
«Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты».
Вот теперь понятно, о ком пойдет рассказ.
Как мало мы знаем об Анне Петровне Керн – только то, что влюбленный гениальный поэт посвятил ей чудесное стихотворение. А как она жила до встречи с Пушкиным? Что произошло после того, как поэт подарил красавице листок со стихотворением и они расстались? Как потом сложилась ее жизнь, очень мало связанная с жизнью Александра Сергеевича, зато полная встречами с другими, не менее известными и талантливыми людьми того времени?
Начиналось все - как у всех барышень прошлого века. Анна родилась в 1800 году, в усадьбе деда - орловского губернатора Полторацкого. Бабка Анны после смерти императрицы Екатерины Второй скупила все ее сорочки и до своей кончины иных не нашивала. Любимую внучку она едва ли не ежемесячно спрашивала:
- Чего хочешь: куклу или деревню?
И девочка неизменно выбирала куклу.
Под старость, мучаясь вечной нищетой, наверняка с тоскою вспоминала те, бабкины, предложения. Дюжины две деревенек ей ох как бы пригодились! А куклы - где они, куклы?
Да Анна в них и не играла, потому что в пятилетнем возрасте научилась читать и с тех пор жила в сладостно-воображаемом мире российских и европейских романов, представляя себя попеременно их героиней. А еще она любила стихи. Как предчувствовала.
Воспитывали Анну строго. Удивительная, рано проявившаяся прелесть девочки не столько радовала, сколько пугала ее родню.
«Батюшка начал воспитывать меня еще с пеленок и много я натерпелась от его методы воспитания... Он был добр, великодушен, остроумен по-вольтеровски, достаточно, по-тогдашнему, образован и весь проникнут учением энциклопедистов: но у него было много забористости и самонадеянности, побуждавших его к капризному своеволию над всеми окружающими. Оттого и обращение со мною доходило до нелепости… Ни один бал не проходил, чтобы мне батюшка не сделал сцены или на бале, или после бала. Я была в ужасе от него и не смела ему противоречить даже мысленно», - вспоминала много позже Анна Петровна.
Сцены сценами, но все офицеры Егерского полка, расквартированного в Лубнах, где жили тогда Полторацкие, были без ума от юной красавицы. Не составил исключения и сам командир дивизии, генерал Ермолай Федорович Керн - представительный мужчина с волевыми, крупными чертами лица. Суровый генерал, имевший - и вполне заслуженно! - семь боевых наград, пятидесятидвухлетний старый холостяк без ума влюбился в шестнадцатилетнюю девушку.
Анна отвечала ему... острой неприязнью, она не могла даже заставить себя разговаривать с бравым генералом, которого родители силком навязали ей в женихи, а она не посмела сказать «нет». Да и кто бы стал слушать «барышню на выданье», да еще находящуюся под безусловным и безоговорочным влиянием отца? С точки зрения родителей и «света», партия была прекрасная, огромная разница в возрасте никого не смущала, ибо такое было в те времена в порядке вещей.
Но… замужество давало юной красавице шанс вырваться из-под мучительной родительской опеки. Анна, ничего не знавшая об отношениях мужчины и женщины, наивно думала, что супружеские узы уничтожат неприязнь и посодействуют возникновению другого, куда более приятного чувства.
И вот произошло то, что должно было произойти: при одной из встреч генерал задал юной Анне вопрос:
- Не противен ли я вам, сударыня?
Она чуть слышно ответила:
-Нет, не противны…
Этого оказалось достаточно, чтобы родители благословили дочь под венец. Как говорится, «стерпится – слюбится», зато не за кого-нибудь замуж выходит – за генерала!
Венчание состоялось в начале 1817 года. И вскоре после этого молоденькая генеральша Керн появилась на балу в Полтаве, которая после лубненского захолустья показалась ей чуть ли не европейским городом. Там же произошла ее встреча с императором Александром Павловичем, воспоминания о которой долгое время скрашивали ей жизнь. Монарх был тонким ценителем женской красоты и не поскупился на комплименты юной красавице.
Семейная же жизнь никак не складывалась, неприязнь к мужу не проходила, физическая сторона любви внушала лишь отвращение. А в конце года родилась девочка - Екатерина. Но мать отнеслась к дочери, мягко говоря, прохладно:
«... даже моя дочка не так дорога мне..., будь это дитя от ..., оно бы мне дороже было собственной жизни. Но никогда, никогда не смогу я привязаться к ребенку, зачатому от Керна!» - писала Анна в своем интимном дневнике.
А муж, чтобы спасти хотя бы видимость теплых отношений с женой, чтобы сохранить хоть какое-то ее расположение, не придумал ничего лучшего, как заняться сводничеством: сделать любовником молодой и красивой супруги собственного племянника, который был ровесником Анны и какое-то время жил «на хлебах» у дядюшки. По принципу «все в семье останется». Но Анну такая перспектива в восторг не привела:
«Сейчас была у П. Керна (племянника генерала) в его комнате. Не знаю для чего, но муж во что бы то ни стало хочет, чтобы я ходила туда, когда тот ложится спать. Чаще я от этого уклоняюсь, но иной раз он тащит меня туда чуть ли не силой. А этот молодой человек... не отличается ни робостью, ни скромностью... ведет себя, как второй Нарцисс, и воображает, что нужно быть по меньшей мере изо льда, чтобы не влюбиться в него, узрев в столь приятной позе. Муж заставил меня сесть подле его постели.., все спрашивал меня, не правда ли, какое у его племянника красивое лицо. Признаюсь, я просто теряюсь и придумать не могу, что все значит и как понять такое странное поведение… Нет, право, жить с одним Керном трудно, но с двумя - это выше моих сил, я больше не могу».
Это – тоже из упоминавшегося выше дневника молодой генеральши.
В 1819 году, когда Анна Петровна вместе с мужем ненадолго приехала в Санкт-Петербург, произошла поистине судьбоносная встреча в ее жизни, но она… не заметила этого. На вечере в доме ее родственников - Олениных - ее внимание долго и безуспешно пытался привлечь некрасивый и невысокий молодой человек, никакими особыми достоинствами не обладавший.
Молоденькая провинциалка наслаждалась тем, что находится в присутствии таких людей, как Карамзин, Крылов, Гнедич... Что ей был этот юнец, даже имени которого она не запомнила? Как его там звали? Кажется, Александром. А фамилия совсем простая: вроде бы Пушкин. А может быть, и нет.
«... я не заметила его. В чаду... очарования Крыловым мудрено было видеть кого бы то ни было, кроме виновника торжества. Говорят, что когда я уезжала, Пушкин стоял на крыльце и провожал меня глазами».
Через несколько дней она получила письмо от своей кузины, в котором были такие строки:
«Ты произвела сильное впечатление на Пушкина… он всюду говорит: «Она была ослепительна».
Ей было девятнадцать лет, Пушкину двадцать. Она еще хранила верность постылому мужу. Он еще не стал тем поэтом, имя которого было на устах у всей читающей России. Она его – не заметила!
За шесть лет жизни с ненавистным мужем Анна Петровна никому не дала малейшего повода сомневаться в своем благоразумии и в своей добродетели. Родила еще одну дочь. Но затем терпение ее истощилось. В 1823 году Анна Петровна вернулась к родителям. Это еще не разрыв - лишь первая робкая попытка освободиться. Деликатно, с оглядкой на общественное мнение. Пока – деликатно.
Но относительно свободная жизнь вдали от супруга быстро изменила мироощущение молодой женщины и она нашла себе «предмет» в лице соседа по имению родителей, молодого и симпатичного Аркадия Гавриловича Родзянко. И не просто завела роман – при соблюдении определенных условностей для замужней дамы это было позволительно и простительно в глазах общества - а переехала к нему жить, что повергло окружающих в шоковое состояние. Такого себе не позволяли даже великосветские дамы, презиравшие сплетни вокруг их особ.
Влюбленная же пара была занята только своими чувствами и... поэзией, к которой оба были более чем неравнодушны. А в поэзии тогда уверенно восходила новая яркая звезда - Александр Пушкин. И не обратившая ни малейшего внимания на робкого юношу, который ухаживал за ней на вечере у Олениных шесть лет тому назад Анна Петровна, почти влюбляется в гений поэта.
Анна Петровна написала несколько писем своим дальним родственникам - Вульфам, имение которых находилась неподалеку от села Михайловского, где жил в то время ссыльный Пушкин. В каждом письме - комплименты поэту, а в некоторых даже приписки непосредственно ему адресованные.
Аркадий Гаврилович также переписывался с Пушкиным. И однажды получил от поэта прелюбопытное послание:
«Милый Родзянко, твой поклон меня обрадовал; не решишься ли ты, так как ты обо мне вспомнил, написать мне несколько строчек? Они бы утешили мое одиночество. Объясни мне, милый, что такое А. П. К..., которая написала много нежностей обо мне своей кузине? Говорят, она премиленькая вещь — но славны Лубны за горами. На всякий случай, зная твою влюбчивость и необыкновенные таланты во всех отношениях, полагаю дело твое сделанным или полусделанным. Поздравляю тебя, мой милый: напиши на это все элегию или хоть эпиграмму».
«Премиленькая вещь»… И это пишет человек, который несколько лет тому назад был очарован молодой красавицей! С моей сугубо личной точки зрения, подобное выражение характеризует гениального поэта, как мужчину, далеко не с лучшей стороны. Нам вообще свойственна сильная идеализация Александра Сергеевича, в реальной жизни, вне поэзии он был не слишком приятным человеком.
Родзянко ответил тоже фривольно, но все-таки в границах приличия. В письме, между прочим, шутливо жаловался на то, что Анна Петровна-де намерена мириться с мужем и покинуть возлюбленного. Но вместо того, чтобы отправиться прямиком к генералу Керну, Анна Петровна поехала в Тригорское – имение Прасковьи Вульф, ее тетки. Не последнюю роль в этом приезде сыграло то, что тетушка в одном из писем к племяннице упомянула о живущем в соседнем Михайловском ссыльном поэте, который стал завсегдатаем в ее доме.
Позднее Анна Петровна вспоминала, как произошла ее первая встреча с Пушкиным:
«Мы сидели за обедом и смеялись ... Вдруг вошел Пушкин с большою, толстою палкой в руках. Он после часто к нам являлся во время обеда, но не садился за стол, он обедал у себя гораздо раньше и ел очень мало. Приходил он всегда с большими дворовыми собаками. Тетушка, подле которой я сидела, мне его представила; он очень низко поклонился, но не сказал ни слова: робость видна была в его движениях. Я тоже не нашлась ничего ему сказать, и мы не скоро ознакомились и заговорили. Да и трудно было с ним вдруг сблизиться: он был очень неровен в обращении, - то шумно весел, то грустен, то робок, то дерзок, то нескончаемо любезен, то томительно скучен, - и нельзя было угадать, в каком он будет расположении духа через минуту....Вообще надо сказать, что он не умел скрывать своих чувств, выражал их всегда искренно... Когда же он решался быть любезным, то ничто не могло сравниться с блеском, остротой и увлекательностью его речи...»
Весь месяц, который Керн провела у тетки, Пушкин почти ежедневно появлялся в Тригорском, читал ей свои стихи, слушал, как она пела. Грустный и задумчивый, поэт несколько раз гулял с прекрасной генеральшей по парку, в элегическом тоне вспоминал их встречу у Олениных:
- У вас был такой девичий облик... Не правда ли, что-то тогда вас угнетало, какой-нибудь крест?
В воспоминаниях Анны Петровны говорится:
«Однажды явился он в Тригорское со своей большою, черною книгой, на полях которой были начерчены ножки и головки, и сказал, что принес ее для меня. Вскоре мы уселись вокруг него, и он прочитал нам своих «Цыган». Впервые мы слушали эту чудную поэму, и я никогда не забуду того восторга, который охватил мою душу. Я была в упоении, как от текучих стихов этой чудной поэмы, так и от его чтения, в котором было столько музыкальности, что я истаевала от наслаждения...
Через несколько дней после этого чтения тетушка предложила нам всем после ужина прогулку в Михайловское. Пушкин очень обрадовался этому,—и мы поехали. Погода была чудесная, лунная июльская ночь дышала прохладой и ароматом полей. Мы ехали в двух экипажах: тетушка с сыном в одном, сестра (Анна Николаевна Вульф), Пушкин и я—в другом. Ни прежде, ни после я не видела его так добродушно веселым и любезным. Он шутил без острот и сарказмов, хвалил луну, не называл ее глупою, а говорил: «Люблю луну, когда она освещает прекрасное лицо!». Приехавши в Михайловское, мы не вошли в дом, а пошли прямо в старый, запущенный сад, «Приют задумчивых дриад», с длинными аллеями старых дерев, корни которых, сплетаясь, вились по дорожкам, что заставляло меня спотыкаться, а моего спутника—вздрагивать. Тетушка, приехавши туда вслед за нами, сказала: «Дорогой Пушкин, будьте же гостеприимны и покажите госпоже ваш сад». Он быстро подал мне руку и побежал скоро, скоро, как ученик, неожиданно получивший позволение прогуляться. Подробностей разговора нашего не помню…»
Анна Петровна разрешила Пушкину писать ей. Сама же она возвращалась к... Керну. Так решила родня, а молодая красавица не была еще настолько самостоятельна, чтобы долгое время противиться ее натиску.
Прощаясь, Пушкин подарил ей экземпляр первой главы Евгения Онегина, между листов которого она нашла сложенный вчетверо лист бумаги со стихами «Я помню чудное мгновенье...»
И все? Нет, не все. Стихотворение было только началом внезапно вспыхнувшего «романа в письмах». В Ригу, где находился в это время на службе генерал Керн, полетели послания из Михайловского, исполненные такой высокой поэзией, пронизанные такою страстною и почти безумною любовью, какую в реальной жизни можно встретить нечасто. До нас дошли несколько писем Пушкина к Анне Керн. К сожалению, ее ответы не сохранились.
«Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое произвела наша встреча у Олениных... я бешусь, и я у ваших ног... умираю с тоски и могу думать только о вас».
Неизвестно, что отвечала ему Керн, но в следующем письме он пишет:
«Вы уверяете, что я не знаю вашего характера. А какое мне до него дело? очень он мне нужен - разве у хорошеньких женщин должен быть характер? главное - это глаза, зубы, ручки и ножки... Как поживает ваш супруг? Надеюсь, у него был основательный припадок подагры через день после вашего приезда? Если бы вы знали, какое отвращение... испытываю я к этому человеку! ...Умоляю вас, божественная, пишите мне, любите меня...»
В следующем письме:
«... я люблю вас больше, чем вам кажется... Вы приедете? - не правда ли? - а до тех пор не решайте ничего касательно вашего мужа. Наконец, будьте уверены, что я не из тех, кто никогда не посоветует решительных мер - иногда это неизбежно, но раньше надо хорошенько подумать и не создавать скандала без надобности. Сейчас ночь, и ваш образ встает передо мной, такой печальный и сладострастный: мне чудится, что я вижу... ваши полуоткрытые уста... мне чудится, что я у ваших ног, сжимаю их, ощущаю ваши колени, - я отдал бы всю свою жизнь за миг действительности».
В предпоследнем письме:
«Если ваш супруг очень вам надоел, бросьте его... Вы оставляете там все семейство и приезжаете... в Михайловское! Вы представляете, как я был бы счастлив? Вы скажете: «А огласка, а скандал?» Черт возьми! Когда бросают мужа, это уже полный скандал, дальнейшее ничего не значит или значит очень мало. Согласитесь, что проект мой романтичен! А когда Керн умрет - вы будете свободны, как воздух... Ну, что вы на это скажете?»
И в последнем, пятом письме:
«Всерьез ли вы говорите, будто одобряете мой проект? ... у меня голова закружилась от радости. Говорите мне о любви: вот чего я жду. Надежда увидеть вас еще юною и прекрасною - единственное, что мне дорого».
Легко представить себе, какой восторг должна была испытывать женщина, вызвавшая подобные чувства. Тем более на фоне того грубо-заземленного, утилитарного отношения, которое не уставал демонстрировать престарелый супруг-генерал. Женщина - какой бы молодой и прекрасной она ни была - оставалась для него лишь самкой - не более того. Немудрено, что в 1826 году Анна Петровна снова оставила мужа и на этот раз - навсегда. Хотя, если вдуматься, повинен генерал был только в том, что… не был поэтом. От «премиленькой вещи» до «самки» не так уж и далеко.
Два года спустя Анна Петровна пылко влюбилась… нет, не в Пушкина, а в собственного кузена - Алексея Вульфа - и роман этот длился почти четыре года. Вульф оставил о своей возлюбленной весьма интересные воспоминания:
«Ее страсть чрезвычайно замечательна не столько потому, что она уже не в летах пламенных восторгов (это о тридцатичетырехлетней женщине, между прочим! - С.Б.), сколько по многолетней ее опытности и числу предметов ее любви. Про сердце женщины после этого можно сказать, что оно свойства непромокаемого - опытность скользит по ним. Пятнадцать лет почти беспрерывных несчастий, уничижений, потери всего, что в обществе ценят женщины, не могли разочаровать это сердце или воображение - по сию пору оно как бы в первый раз вспыхнуло!... Никого я не любил и, вероятно, не буду так любить, как ее».
Что интересно, роман Анны Петровны с Алексеем Вульфом - близким другом Александра Пушкина - нисколько не помешал продолжению того, что возникло в Тригорском. В 1828 году, почти сразу после возвращения поэта из ссылки, случилось то, к чему он так пылко стремился, а она - не противилась.
Но удивительная вещь, мужское чувство к женщине! Та, которая три года тому назад была «гением чистой красоты», после физической близости почти мгновенно стала «вавилонской блудницей». И действительно, не дождалась пылкого и знаменитого поклонника, сбежала от мужа, завела себе молодого любовника - какой уж там гений! Жила бы себе в тиши, перечитывала бы пожелтевшие пушкинские письма, глядишь, удостоилась бы более мягкого определения.
Но у Анны Петровны характер был на редкость мягким и добрым: она была благодарна поэту за романтическую любовь, не сетовала на физическое охлаждение и не шутя называла его за глаза «гением добра». Выводы делайте сами.
Помимо доброты, Анна Петровна обладала еще и удивительной непрактичностью. При выходе замуж получила в приданное большое имение в Тверской области и значительную сумму денег. Имение некоторое время спустя попросил ее заложить отец, который находился в стесненных обстоятельствах. Так, в залоге, оно и пропало. Денежную часть приданного прокутил бравый генерал Керн.
В результате уже сравнительно немолодая красавица перебивалась кое-как литературными переводами и грошовыми подачками от друзей и знакомых. Грошовыми не потому, что знакомые и друзья были скупы, а потому, что сами в деньгах отнюдь не купались, хотя принадлежали к интеллектуальной элите тогдашнего общества.
Анна Петровна вращалась в Петербурге в блестящем обществе литераторов и композиторов, поэтов и живописцев. Блестящем, потому что только имена Дельвига и Глинки - ее преданных поклонников - показывают, какой уровень культуры имело это общество. В великосветские же салоны жену-беглянку не приняли бы никогда.
Тем не менее, культурой сыт и одет не будешь. И Анна Петровна в 1836 году написала отчаянное письмо-мольбу «на высочайшее имя»:
«Августейший монарх, всемилостивейший Государь!
Отчаяние, безнадежное состояние и жесточайшая нужда повергают меня к стопам Вашего Императорского Величества. Кроме Вас, Государь, мне некому помочь! Совершенное разорение отца моего, равно отказ мужа генерал-лейтенанта Керна давать мне законное содержание лишают меня всех средств к существованию. Я уже покушалась работою поддерживать горестную жизнь, но силы мне изменили, болезнь истощила остальные средства, и мне остается одна надежда - милосердное воззрение Вашего Императорского Величества на мои страдания. Я не расточила своего достояния - это внушает мне смелость взывать к милосердию...»
Удивительно, но Анна Петровна получила в ответ на свое прошение единовременную материальную поддержку от двора, а ее супруг - строжайший приказ впредь содержать жену так, как подобает. Императора не интересовали интимные проблемы супругов, он требовал соблюдения закона.
Генерал попробовал было возмутиться, но с императором Николаем Павловичем спорить не приходилось и пришлось формальному супругу исправно содержать формальную жену, которая и не думала к нему возвращаться.
Первого февраля 1837 года она плакала и молилась в полумраке Конюшенной церкви, где отпевали Пушкина. А год спустя встретила свою последнюю – и самую большую! – любовь, оказавшуюся взаимной.
По существу ее любовник - Александр Марков-Виноградский, воспитанник Кадетского корпуса в Санкт-Петербурге - приходился Анне Петровне троюродным племянником. На правах родственницы, она взяла над ним опеку, когда его, шестнадцатилетнего юношу, привезли в Северную Пальмиру. Первоначально искренние почти материнские чувства Анны Петровны к красивому мальчику постепенно сменились чувствами совершенно иными, а юный кадет без ума влюбился в свою прекрасную тетушку. Та была все так же романтична, восторженна и готова к любви, как и в юности. В результате в 1839 году у незаконной четы родился сын Александр.
Скандал разразился грандиозный. Молодому офицеру, выпускнику Кадетского корпуса, с этих пор не приходилось рассчитывать ни на материальную поддержку, ни на наследство. Ему пришлось стать строевым офицером, он получал мизерное жалование. Его связь с сорокалетней женщиной выглядела в глазах других офицеров, мягко говоря, странно, и в 22-летнем возрасте подававшему блестящие надежды Александру Васильевичу пришлось выйти в отставку в чине всего лишь подпоручика. Огорчило ли это его? Нимало! Он по-прежнему души не чаял в своей подруге и маленьком сыне.
Но если молодого человека, неопытного, поглощенного первой любовью еще можно понять, то поведение Анны Петровны понятно и непонятно одновременно. В 1841 году ее законный супруг, генерал Керн, скончался. Она могла бы оставаться вдовой генерала, получать приличную пенсию и спокойно жить в Петербурге с дочерьми, Сашей-большим и Сашей-маленьким. Сплетни вокруг ее поведения и имени давно уже ее не волновали. Но она выбрала иную судьбу.
В 1842 году Анна Петровна обвенчалась с Александром Васильевичем, получив «в приданное» проклятие отца, который заявил, что не даст ей ни копейки, и потеряв право на генеральскую пенсию.
Снова нищета... Зато с этого дня и до конца жизни она с гордостью подписывалась: Анна Виноградская. Ненавистная фамилия Керн осталась в прошлом. А в настоящем, помимо вечной бедности, было то, о чем она писала одной из своих подруг:
«Муж сегодня поехал по своей должности на неделю, а может быть и дольше. Ты не можешь себе представить, как я тоскую, когда он уезжает! Вообрази и пожури меня за то, что я сделалась необычайно мнительной и суеверной: я боюсь - чего бы ты думала? никогда не угадаешь! - боюсь того, что мы оба никогда еще не были, кажется, так нежны друг к другу, так счастливы, так согласны! На стороне только и слышно, что ставят в пример нас. Говорят молодые, новые супруги: «Нам только бы хотелось быть так счастливыми, как Анна Петровна и Александр Васильевич!» И нам теперь так трудно расставаться, что Василич три дня откладывал поездку: сегодня насилу решился выехать - и то потому, что получил на это предписание от начальства...»
У них не было ничего, кроме их любви, и они были счастливы. Места службы Александра Васильевича были мелки, неинтересны, приносили крохотный доход, на который едва можно было свести концы с концами - уныния в семье не было. Супруги даже исхитрялись устраивать какое-то подобие приемов, на которых присутствовали не титулованные аристократы, а такие люди, как Тютчев, Анненков, Тургенев. Последний, кстати, вот что написал о встрече с четой Виноградских:
«Вечер провел у некой мадам Виноградской, в которую когда-то был влюблен Пушкин. Он написал в честь ее много стихотворений, признанных одними из лучших в нашей литературе. В молодости, должно быть, она была очень хороша собой, и теперь еще при всем своем добродушии (она не умна), сохранила повадки женщины, привыкшей нравиться. Письма, которые писал ей Пушкин, она хранит как святыню.
Мне она показала полувыцветшую пастель, изображающую ее в 28 лет - беленькая, белокурая, с кротким личиком, с наивной грацией, с удивительным простодушием во взгляде и улыбке... немного смахивает на русскую горничную вроде Варюши... На месте Пушкина я бы не писал ей стихов.
Ей, по-видимому, очень хотелось познакомиться со мной, и, так как вчера был день ее ангела, мои друзья преподнесли ей меня вместо букета. У нее есть муж на двадцать лет моложе нее: приятное семейство, немножко даже трогательное и в то же время комичное».
Интересно, правда, что «главная любовь» Тургенева - певица Полина Виардо - была просто на удивление некрасива. Так ведь известно: на вкус и цвет товарищей нет.
«Письма Пушкина она хранит как святыню...» И лишь жесточайшая нужда побудила Анну Петровну продать эти реликвии в журнал «Русская старина». Но и это не помогло: Александр Васильевич все чаще прихварывал, денег не было вовсе. Пришлось даже обратиться за помощью к давнему другу-любовнику Алексею Вульфу:
«Не подосадуй, мой друг, на меня, что я при сей верной оказии прибегаю к тебе за помощью, мой верный друг и моя опора! Помоги мне еще раз... Не откажи мне, вышли сто рублей в Петербург».
Но Анна Петровна не была бы сама собой, если бы это письмо-вопль не завершала такая вот фраза:
«Весна так хороша, что я и тебе подобной желаю...»
В 1851 году Анна Петровна писала:
«Бедность имеет свои радости, и нам всегда хорошо, потому что в нас много любви. Может быть, при лучших обстоятельствах мы были бы менее счастливы. Мы, отчаявшись приобрести материальное довольство, гоняемся за наслаждениями души и ловим каждую улыбку окружающего мира, чтоб обогатить себя счастьем духовным. Богачи никогда не бывают поэтами... Поэзия - богатство бедности...»
К концу жизни от прежней красоты ничего не осталось. Современники, иногда проявлявшие любопытство к той, которой так восхищался Пушкин, видели «маленькую-маленькую, сморщенную как печеное яблочко древнюю старушку в черной кацавейке, и разве только пара больших, несколько моложавых для своих 80 лет глаз немного напоминало о былом, давно прошедшем».
Александр Васильевич был по-прежнему нежно привязан к ней и окружал всевозможными заботами. Воистину, это оказалось любовью до гроба. Он скончался в начале февраля 1879 года, она пережила его лишь на четыре месяца и умерла в мае - самом любимом своем месяце, когда можно слушать соловьев, любоваться луной и наслаждаться необъяснимой и вечной красотой этого мира.
Красота, конечно, дело вкуса и вообще понятие спорное. Для Александра Сергеевича Пушкина Анна Керн была «гением чистой красоты».
С этим именем она и вошла в историю.