Я умер от страха в постели
В неласковом 37-ом.
Меня отпевали метели
Над свежим могильным холмом.
Когда была выпита водка
За траурным тихим столом,
Спортивного вида молодка
Явилась за мною
С веслом.
Её налитАя фигура
Навеяла сладостный сон:
Как будто я в парке культуры,
Надрывно скулит патефон,
И плавится томное лето…
Но – полночь и лодка у скал.
Припомнилось: что-то и где-то
Я как-то об этом читал.
И, страшной догадкой сражённый,
Я молвил:
- А где же Харон?
- ХаВрон твой, в тюрьму посажённый, -
Троцкист и японский шпион!..
Не плачь и не топай ногами,
Любимый советский народ!
Звездатый боец при нагане –
Теперь я стою у ворот.
Вокруг окопались подонки,
Но я не напрасно стою –
Поганой буржуйской душонке
Не быть в пролетарском раю!
А если осмелится с тыла
Проникнуть сюда спекулянт,
Начистит охальнику рыло
Ежов – диктатуры гарант!
И если отряды дебилов
Возьмутся ворота ломать,
Будённый и Клим Ворошилов
Покажут им Кузькину мать!
Мы всем надаём по сусалам:
Грузину, эстонцу, хохлу,
Пусть даже с горилкой и салом
Припрутся мириться к столу.