Hugo – Le Crapaud
Que savons-nous ? qui donc connaоt le fond des choses ?
Le couchant rayonnait dans les nuages roses ;
C’йtait la fin d’un jour d’orage, et l’occident
Changeait l’ondйe en flamme en son brasier ardent ;
Prиs d’une orniиre, au bord d’une flaque de pluie,
Un crapaud regardait le ciel, bкte йblouie ;
Grave, il songeait ; l’horreur contemplait la splendeur.
(Oh ! pourquoi la souffrance et pourquoi la laideur ?
Hйlas ! le bas-empire est couvert d’Augustules,
Les Cйsars de forfaits, les crapauds de pustules,
Comme le prй de fleurs et le ciel de soleils !)
Les feuilles s’empourpraient dans les arbres vermeils ;
L’eau miroitait, mкlйe а l’herbe, dans l’orniиre ;
Le soir se dйployait ainsi qu’une banniиre ;
L’oiseau baissait la voix dans le jour affaibli ;
Tout s’apaisait, dans l’air, sur l’onde ; et, plein d’oubli,
Le crapaud, sans effroi, sans honte, sans colиre,
Doux, regardait la grande aurйole solaire ;
Peut-кtre le maudit se sentait-il bйni,
Pas de bкte qui n’ait un reflet d’infini ;
Pas de prunelle abjecte et vile que ne touche
L’йclair d’en haut, parfois tendre et parfois farouche ;
Pas de monstre chйtif, louche, impur, chassieux,
Qui n’ait l’immensitй des astres dans les yeux.
Un homme qui passait vit la hideuse bкte,
Et, frйmissant, lui mit son talon sur la tкte ;
C’йtait un prкtre ayant un livre qu’il lisait ;
Puis une femme, avec une fleur au corset,
Vint et lui creva l’њil du bout de son ombrelle ;
Et le prкtre йtait vieux, et la femme йtait belle.
Vinrent quatre йcoliers, sereins comme le ciel.
— J’йtais enfant, j’йtais petit, j’йtais cruel ; —
Tout homme sur la terre, oщ l’вme erre asservie,
Peut commencer ainsi le rйcit de sa vie.
On a le jeu, l’ivresse et l’aube dans les yeux,
On a sa mиre, on est des йcoliers joyeux,
De petits hommes gais, respirant l’atmosphиre
А pleins poumons, aimйs, libres, contents ; que faire
Sinon de torturer quelque кtre malheureux ?
Le crapaud se traоnait au fond du chemin creux.
C’йtait l’heure oщ des champs les profondeurs s’azurent ;
Fauve, il cherchait la nuit ; les enfants l’aperзurent
Et criиrent : « Tuons ce vilain animal,
Et, puisqu’il est si laid, faisons-lui bien du mal ! »
Et chacun d’eux, riant, — l’enfant rit quand il tue, —
Se mit а le piquer d’une branche pointue,
Йlargissant le trou de l’њil crevй, blessant
Les blessures, ravis, applaudis du passant ;
Car les passants riaient ; et l’ombre sйpulcrale
Couvrait ce noir martyr qui n’a pas mкme un rвle,
Et le sang, sang affreux, de toutes parts coulait
Sur ce pauvre кtre ayant pour crime d’кtre laid ;
Il fuyait ; il avait une patte arrachйe ;
Un enfant le frappait d’une pelle йbrйchйe ;
Et chaque coup faisait йcumer ce proscrit
Qui, mкme quand le jour sur sa tкte sourit,
Mкme sous le grand ciel, rampe au fond d’une cave ;
Et les enfants disaient : « Est-il mйchant ! il bave ! »
Son front saignait ; son њil pendait ; dans le genкt
Et la ronce, effroyable а voir, il cheminait ;
On eыt dit qu’il sortait de quelque affreuse serre ;
Oh ! la sombre action, empirer la misиre !
Ajouter de l’horreur а la difformitй !
Disloquй, de cailloux en cailloux cahotй,
Il respirait toujours ; sans abri, sans asile,
Il rampait ; on eыt dit que la mort, difficile,
Le trouvait si hideux qu’elle le refusait ;
Les enfants le voulaient saisir dans un lacet,
Mais il leur йchappa, glissant le long des haies ;
L’orniиre йtait bйante, il y traоna ses plaies
Et s’y plongea, sanglant, brisй, le crвne ouvert,
Sentant quelque fraоcheur dans ce cloaque vert,
Lavant la cruautй de l’homme en cette boue ;
Et les enfants, avec le printemps sur la joue,
Blonds, charmants, ne s’йtaient jamais tant divertis ;
Tous parlaient а la fois et les grands aux petits
Criaient : « Viens voir ! dis donc, Adolphe, dis donc, Pierre,
Allons pour l’achever prendre une grosse pierre ! »
Tous ensemble, sur l’кtre au hasard exйcrй,
Ils fixaient leurs regards, et le dйsespйrй
Regardait s’incliner sur lui ces fronts horribles.
— Hйlas ! ayons des buts, mais n’ayons pas de cibles ;
Quand nous visons un point de l’horizon humain,
Ayons la vie, et non la mort, dans notre main. —
Tous les yeux poursuivaient le crapaud dans la vase ;
C’йtait de la fureur et c’йtait de l’extase ;
Un des enfants revint, apportant un pavй,
Pesant, mais pour le mal aisйment soulevй,
Et dit : « Nous allons voir comment cela va faire. »
Or, en ce mкme instant, juste а ce point de terre,
Or, en ce mкme instant, juste а ce point de terre,
Le hasard amenait un chariot trиs lourd
Traоnй par un vieux вne йclopй, maigre et sourd ;
Cet вne harassй, boiteux et lamentable,
Aprиs un jour de marche approchait de l’йtable ;
Il roulait la charrette et portait un panier ;
Chaque pas qu’il faisait semblait l’avant-dernier ;
Cette bкte marchait, battue, extйnuйe ;
Les coups l’enveloppaient ainsi qu’une nuйe ;
Il avait dans ses yeux voilйs d’une vapeur
Cette stupiditй qui peut-кtre est stupeur ;
Et l’orniиre йtait creuse, et si pleine de boue
Et d’un versant si dur que chaque tour de roue
Йtait comme un lugubre et rauque arrachement ;
Et l’вne allait geignant et l’вnier blasphйmant ;
La route descendait et poussait la bourrique ;
L’вne songeait, passif, sous le fouet, sous la trique,
Dans une profondeur oщ l’homme ne va pas.
Les enfants entendant cette roue et ce pas,
Se tournиrent bruyants et virent la charrette :
« Ne mets pas le pavй sur le crapaud. Arrкte ! »
Criиrent-ils. « Vois-tu, la voiture descend
Et va passer dessus, c’est bien plus amusant. »
Tous regardaient.
Soudain, avanзant dans l’orniиre
Oщ le monstre attendait sa torture derniиre,
L’вne vit le crapaud, et, triste, — hйlas ! penchй
Sur un plus triste, — lourd, rompu, morne, йcorchй,
Il sembla le flairer avec sa tкte basse ;
Ce forзat, ce damnй, ce patient, fit grвce ;
Il rassembla sa force йteinte, et, roidissant
Sa chaоne et son licou sur ses muscles en sang,
Rйsistant а l’вnier qui lui criait : Avance !
Maоtrisant du fardeau l’affreuse connivence,
Avec sa lassitude acceptant le combat,
Tirant le chariot et soulevant le bвt,
Hagard, il dйtourna la roue inexorable,
Laissant derriиre lui vivre ce misйrable ;
Puis, sous un coup de fouet, il reprit son chemin.
Alors, lвchant la pierre йchappйe а sa main,
Un des enfants — celui qui conte cette histoire, —
Sous la voыte infinie а la fois bleue et noire,
Entendit une voix qui lui disait : Sois bon !
Bont; de l’idiot ! diamant du charbon !
Sainte ;nigme ! lumi;re auguste des t;n;bres !
Les c;lestes n’ont rien de plus que les fun;bres
Si les fun;bres, groupe aveugle et ch;ti;,
Songent, et, n’ayant pas la joie, ont la piti;.
; spectacle sacr; ! l’ombre secourant l’ombre,
L’;me obscure venant en aide ; l’;me sombre,
Le stupide, attendri, sur l’affreux se penchant,
Le damn; bon faisant r;ver l’;lu m;chant !
L’animal avan;ant lorsque l’homme recule !
Dans la s;r;nit; du p;le cr;puscule,
La brute par moments pense et sent qu’elle est s;ur
De la myst;rieuse et profonde douceur ;
Il suffit qu’un ;clair de gr;ce brille en elle
Pour qu’elle soit ;gale ; l’;toile ;ternelle ;
Le baudet qui, rentrant le soir, surcharg;, las,
Mourant, sentant saigner ses pauvres sabots plats,
Fait quelques pas de plus, s’;carte et se d;range
Pour ne pas ;craser un crapaud dans la fange,
Cet ;ne abject, souill;, meurtri sous le b;ton,
Est plus saint que Socrate et plus grand que Platon.
Tu cherches, philosophe ? ; penseur, tu m;dites ?
Veux-tu trouver le vrai sous nos brumes maudites ?
Crois, pleure, ab;me-toi dans l’insondable amour !
Quiconque est bon voit clair dans l’obscur carrefour ;
Quiconque est bon habite un coin du ciel. ; sage,
La bont;, qui du monde ;claire le visage,
La bont;, ce regard du matin ing;nu,
La bont;, pur rayon qui chauffe l’inconnu,
Instinct qui, dans la nuit et dans la souffrance, aime,
Est le trait d’union ineffable et supr;me
Qui joint, dans l’ombre, h;las ! si lugubre souvent,
Le grand innocent, l’;ne, ; Dieu le grand savant.
26-29 mai 1858.
Виктор Гюго Жаба
Что знаем мы? Кто глубину вещей изведал?
Диск солнца в розах облаков дремал под пледом;
Гроза водой терзала день, и запад прятал
Брильянты ливня в тлеющих углях заката;
А возле колеи, у лужи, жаба смело
И восхищенно в небо красное смотрела;
Серьезная, мечтала, ее ужасный вид
Блеск отражал, который страдание таит;
Увы, но в Позднем Риме Августов шли полки,
И Цезари-злодеи, как жабьи бугорки,
Его покрыли, словно бартонии луга,
Как солнечные блики скрывают берега;
Алеющей листвой пристыжено деревья
Свой прикрывали ствол, как птицы в свои перья,
В ней прятались, в выбоине вода сверкала
Смешавшися с травой, ночь опускалась вяло,
И птица, утомившись, вдруг тише стала петь,
Замолкнув вовсе, словно ее закрыли в клеть;
Все стихло: и в воде, и воздухе. Лишь жаба
Без страха и тоски, слегка склонившись на бок,
Без гнева, без стыда, смотрела нежным взглядом,
Как тихо занавес вослед за солнцем падал;
Кто знает, может, проклятое создание,
Изгнанное от всех, славы мироздания
Не знавшее, творенье примитивное,
Без озаренья сверху, тщедушное, под ливнем
Утихающим, все скользкое и грязное,
Без блеска звезд в глазах, имеет тоже разум?
Один прохожий, увидев эту жабу вдруг,
Весь содрогнулся, занес над головой каблук:
Он был священником, познавшим все на свете,
А после женщина, с цветком в своем корсете
Ей выколола зонтиком глаз тот глумливый;
И был священник стар, а женщина – красивой.
Четверо школьников, спокойных, безмятежных,
Пришли: я был ребенком, жестоким и небрежным;
Так каждый на земле с душой порабощенной
Начать рассказ о жизни сможет увлеченно;
Ведь все имеем мы – в глазах у нас рассветы,
Мы школьники веселые, ждет мама где-то,
У нас есть жизнь, восторги, свобода и игра,
Довольная резвится и пляшет детвора,
Вдыхаем полной грудью воздух мы беспечно,
Зачем терзать беднягу нам бесчеловечно?
А жаба лезла дальше по впадине опять,
Уже темнело небо, полей синела гладь;
Но хищник ночь искал, заметили детишки,
Вскричали: «Как страшна она, ужасна слишком,
Она гадка, конечно, это непристойно,
Замучаем ее и сделаем ей больно!»
И каждый взял из них заточенную ветку,
Давил ее, колол, и, попадая метко
И со смехом (с улыбкой убивают дети),
Смотрел на раны и по ним точнее метил,
И там где глаз был, там уже дыра чернела,
Прохожие, взглянув на зрелище несмело,
Захлопали в ладоши вскоре восхищенно,
С усмешкой продолжая путь свой вниз по склону;
Но мертвенная тень спуститься не успела
На жертву, что ползла, влача больное тело,
Как кровь уже повсюду ужасная текла,
А преступленье жабы таило столько зла…
Не будь уродом, поделом, она скакала
С оторванною лапой, но видно было мало:
Ребенок бил ее зазубренной лопаткой,
Зверь пеной истекал, давил ее он пяткой,
При каждом из ударов изгнанница тряслась,
Пытаясь увернуться от тех, кто мучил всласть.
Ведь даже когда солнце улыбкой согревает
Весенние поля, - она живет не в стае.
Она при свете дня спасается в подвалах,
От света прячется в траве, в воде, на скалах, -
Защиты не имея, не обладая жалом.
Ужасное творенье путь свой продолжало;
Казалось, вылезло оно из мясорубки,
Но нужно отвечать за мерзкие поступки.
Как просто слабых бить, им причиняя боль,
Хотя легко увлечься подобною борьбой…
И в этих терниях она ползла быстрее,
На камень с камня прыгая, дрожа, хмелея,
Едва дыша, в крови, без дома, без приюта,
Наверх залезть пыталась, сама смерть как будто
Ее боялась, отказавшись преследовать
Беднягу, детвора за ней сорвалась следом,
Расставили силки, ее словить хотели,
Она им не далась, скрываясь во всех щелях:
Под изгородью, в полой колее разбитой,
С ранами ужасными, черепом открытым,
Ощущая свежесть клоаки той зеленой,
В грязи дорог, под сенью дланевидных кленов,
Смывая своей кровью жестокости людей;
А дети на нее с улыбкою злодеев
Смотрели, им весна трепала шевелюры
Белесые, они такой карикатуры
Еще не видели, они кричали вместе:
"Сюда бегите, Пьер, Адольф! Ведь дело чести
Чудовище добить. Берите камни в руки,
Булыжники хватайте, причиним ей муки!"
И пусть их выбор жертвы - глупый и случайный, -
Напали скопом, она в немом отчаянии
Смотрела, как склонились в насмешке палачи:
Несчастная! Приюта ты не найдешь в ночи!
Увы, у нас есть цели, мишеней нет, когда
Внезапно к нам приходит нежданная беда:
Как часто, горизонт людской понять желая,
Его мишенью мы своею выбираем,
В своих руках мы держим жизни нить, а смерти
Нам не постичь в рутине дел, в их круговерти.
Глаза детишек за несчастной жабой в иле
В экстазе грубом, в ярости слепой следили,
Один из них вернулся с булыжником в руках:
«Чудовище, готовься, тебе намну бока!»
Но в этот час, недалеко, в ложбине полой,
Глухой старый осел тащил свой воз тяжелый.
Худым ишак был, имел плачевный, жалкий вид;
Он, волочил повозку, как будто был убит -
Так утомлен; мечтал о стойле, обо сне,
Весь день навьюченный, с корзиной на спине,
Передвигал он еле ноги, и казалось,
Что каждый шаг был предпоследним, и усталость
Гнала его, побитого, впавшие бока
Удары сотрясали, его глаза слегка
Слезились, отражая глупость с поволокой
Возможно просто был он в ступоре глубоком,
При виде вогнутой, как бок его, ложбины,
Забитой илом, не пройдя и половины,
В нем воз застрял, осел пытался сам
Там не увязнуть при повороте колеса.
С трудом давался каждый шаг, голос ворчливый
Колес хрипел, осел стонал, неторопливо
Тащил телегу, погонщик бога проклинал;
Дорога вниз спустилась, минув огромный вал,
Осел задумчиво, под плетью, брел пассивно,
Склон гнал его с телегою, и агрессивный
Вьючник его хлестал, они неслись все дальше,
В места, куда сам черт нос не совал свой раньше;
Ребята, скрип заслышав колес и стук копыт,
Все вместе обернулись, один вдруг говорит:
"Оставь голыш, вон едет воз на эту жабу,
Повеселимся мы теперь", - и дети храбро
Осла встречали,
Тут вдруг воз помчался прытко,
Туда, где монстр ждал оставшуюся пытку;
Осел шаг ускорил, торопился он грустно
(Вот-вот - и зверек под колесами хрустнет)
К существу еще более грустному, тупо
Смотрящему, неуклюжему, почти трупу,
Разорванному на куски, очень мрачному,
С кожей содранной, красной, страшной, испачканной,
Казалось, он ее целовал, лбом коснувшись,
С понуренной шеею, душу заблудшую,
Этого каторжника, изгнанника света,
Эту жертву казни. О, последним приветом
Была ей его милость, терпеливой душе,
Но с таким кавалером - это рай в шалаше!
Снова вернулась его сила погасшая,
Он смотрел на жабу, его ожидавшую,
Недоуздок, впиваясь, натянутый, резал,
Миллионами игл, погонщик был резок,
Он хлестал ишака - тот под крики: Вперед!,
Изо все сил старался здесь проехать в обход
И совладать с заговорщиком подлым - кнутом,
Но обреченно с той битвой смирившись потом,
Таща повозку и поднимая копыта,
С мордой суровой, с жалким видом убитым,
Повернул колесо, что неслось непреклонно,
И оставил ей жизнь, этой жабе зеленой! -
Путь продолжив. Вокруг тишина гробовая,
Наступила. Ребенок, свой камень роняя,
Тот из них, что рассказывал все это смело
Под сводом огромным небес сине-белым,
Услышал вдруг голос, который сказал ему:
Будь хорошим и добрым! Не понять никому
Святую загадку! Угля диамант! И свет
Торжественный из темноты! Но где же ответ?
Небесным жителям смертных не превзойти,
Если смертные, к гибели на полпути,
Слепые, задумаются, и, без радости,
Все же найдут и в себе каплю жалости...
О священный спектакль! Тени безмолвные!
Темные души приходят на помощь черным!
Над монстром склонился глупец умиленный,
В доброго изгнанника избранник влюбленный,
Злой и противный! Животное лезет вперед,
Когда человек отступает, наоборот!
В бледных сумерках пеленой безмятежности
Грубость становится вдруг глубокой нежностью
Неразгаданной, стоит только огонь зажечь!
Теплоты и пощады вспыхнет тысяча свеч!
И они превратятся вдруг в звезды вечный свет!
Осел изможденный, словно давший обет,
На себе тяжкий груз нести, торопившийся
К себе, умирающий и покорившийся,
Навсегда, с разодранными, в кровь избитыми,
Плоскими, бедными своими копытами,
Сделал еще пару шагов и отошел;
Жабу в иле давить он не стал, был он смешон,
Этот гнусный осел, оскверненный под палкой,
Был Сократа священнее, мерзкий и жалкий,
Превзошел он Платона, такой был великий!
Хочешь ты разгадать парадокс этот дикий,
Философ? О, мыслитель, ты ищешь разгадку?
Мысль с проклятою мглою затеяла схватку?
Верь и плачь, и в пучине бесконечной любви
Свою душу навеки, навсегда погуби!
Тот, кто честен, свет в темном туннеле заметит,
О, мудрец, ты бываешь порой неприметен;
Доброта – это лучик, что лед разогреет,
Солнца взгляд, от которого станешь добрее,
Что живет в уголке простодушного рая;
Доброта – тот инстинкт, что в страданиях знает
О любви, тот дефис, несказанный и высший,
Что в потемках ужасных быть может услышан,
И который, к несчастью, может убогого
Спутать осла невинного с мудрейшим Богом.
7-11 июня, 2007 г.