В апрельском парке бродят старики
с собаками, да каркают вороны,
а парочкам дрожащим не с руки
лавировать меж луж серо - зелёных.
Пьёшь радость воздуха, а мёртвая вода
стекает ручейками по канавам
и хмарки, точно тонкая слюда,
впускают синеву сюда помалу.
Вода живая ластится к корням,
дыханьем пробуждает сладко спящих, -
раздаться вширь им, протянуться дням,
да изойти в слезах животворящих.
Ещё под трясогузкой прочен лёд,
под уткой - как под чудскою свиньёю, -
так недовольно красной лапой бьёт
мамаша - уточка: то топает, то тонет .
Так мох похорошел. Фекальный люк
согрел теплом нежнейшие побеги, -
вот зелень среди снега, будто лук
на зимнем подоконнике в аптеке.
Вот муравейник сиплых голосов, -
скворцы затараторили по веткам.
А грудь моя закрыта на засов,
но отворяется едва приметно.
Я стаю воробьиную спугнул,
как парочку влюблённых в поцелуе.
И шум моих шагов и сердца гул
восторг и тишину, таясь, воруют.
Когда взойдёт Луна, я буду спать,
Перечитав на сон грядущий кредо, -
И, воротясь к себе, – пройду опять
по царской выставке велосипедов.
1992