Маршак говорил, что переводы – плод любви, а не брака. Мне трудно что-либо сказать о качестве своих переводов - рано или поздно возникает проблема ритма, образа и оттенков смысла. Особенно в польском. В русском языке ударения рассеяны хаотично – они могут быть в начале, середине или конце слова. В польском же языке – обязательно на предпоследнем слоге в слове или словосочетании. Слава Богу, в русском можно легко изменить оборот, падеж, найти синоним, чтобы ударение легло, куда надо - это ритм. Но вдруг исчезает оттенок образа или смысла, нужно втиснуть отскочившее из-за ритма слово или дополнить небывшим.
Все мои переводы – плоды любви. Но, как и о детях, я не могу судить, насколько они хороши или плохи. Я всегда стараюсь быть предельно близким к оригиналу, как в стихах, так и в прозе. Больше всего боюсь, чтобы мои переводы не превратились в подстрочники. Максимальная вольность, которую я себе позволил, это лесенка, которую я использовал в переводах из Чеслава Милоша. В длинных оборотах Милоша, где он, по его собственному признанию, старается чтобы «это было не слишком поэзией и не чересчур прозой» так легче подчеркнуть ритм.
В польской прозе часто исчезают местоимения, без которых спотыкаешься по-русски, и в то же время частота их употребления неблагозвучна. Приходится искать меру, чтобы польское и русское сошлось.
Когда-то подлинность монеты проверяли, прикусывая её. Я тоже проверяю свои и чужие стихи «на зуб». Только каждый раз это происходит по-разному, иногда в ход идут обе челюсти, иногда достаточно одного зуба, иногда и без прикусывания всё ясно – от восторга до брезгливости.
Поясняю – речь идёт о восприятии, в данном случае, о моём, личном, не претендующим на истину в последней инстанции.
Я владею тремя славянскими языками – русским, украинским и польским.
поскольку первый и главный «зуб» у меня это слух, мне кажется, что наибольшей свободой инструментовки звучания стиха обладает русский и производный от него украинский. Впрочем, силлабическая система польского стихосложения не мешает польским поэтам от Кохановского до Шимборской воссоздавать мелодичную звучность и выразительность стиха.
Самый любимый – Константы Ильдефонс Галчиньский.
Но это, как говорят поляки, дыгрессия, лирическое отступление.
Условно в русской поэзии существуют определённые ещё Ломоносовым два «штиля» – высокий и низкий. Чёткой границы между ними нет – Пушкин, например, сочетал оба стиля.
Тютчев, Боратынский, поэты «серебряного века»…
И от Некрасова до Высоцкого…
Музыка звучания, глубина и афористичность мысли, новое видение или поворот и выворот штампа, широта, раскованность, искренность и ещё многое другое – разные, вкупе и отдельно критерии при восприятии.
Поскольку переводы я делаю, для собственного удовольствия, у меня есть несколько критериев подбора стихотворений для перевода.
В первую очередь, это, конечно, стихотворения, которые мне нравятся.Иногда творчество их авторов настолько близко и интересно мне, что я стараюсь перевести всё, что найду и смогу (не всё удаётся)
В этом случае число переведённых стихотворений переваливает за сотню или приближается к ней (Шимборская,Херберт, Милош, Посвятовская,Воячек...)
Иногда я ограничен количеством исходных стихотворений.
Есть стихи, которые я люблю, но при попытке перевести теряется словесная ёмкость мысли,важные смысловые оттенки,не удаётся приблизить адекватно звучание - так они и остаются в папке, в которой в основном я и делаю переводы - я её называю "загашник". Это одновременно и склад, и отстойник, и рабочий стол.
Есть у меня и опосредованные переводы - иноязычные поэты, переведённые с польского.
Среди них есть и стихи, переведённые из чистого любопытства - Борхес,Бекетт, Пазолини и другие...