Собственно говоря, с этого рассказика мне и надо было начать публикацию моих прозаических изысков, но по независимым от меня обстоятельствам предлагаю его вашему вниманию только сейчас.
Это моя первая попытка выразить кусочек прожитого в прозе. Какая из этого получилось катавасия, вы прочитаете ниже, что собственно и подвигло меня на необходимость сделать ревизию своих воспоминаний.
Какое-то время мы жили в Чухлинке. Это третья станция по Ярославской железной дороге (Горьковское направление). Это, в принципе, была Москва, и мне было довольно удобно добираться сюда из Обнинска. К тому времени учился уже на пятом курсе, а Лариса преподавала в школе. От школы ей предоставили комнатку в подвале, очень маленькую (метров 6-8), высокую, с одним окошком под потолком. Умещалась там только раздолбанная кровать, маленький столик и пара стульев. Зато был отдельный вход с узкой и глубокой лестницей и никаких соседей. Под потолком, на высоте более четырех метров проходили какие-то трубы, то ли водопровод, то ли канализация, а может все вместе, включая отопление. Было тепло и сыро, высоко под потолком на шнуре болталась единственная лампочка, горевшая постоянно, потому как от единственного окошка света практически не поступало. За «помещение» не требовали квартплату, и потому мы были рады и такому углу.
С деньгами у нас была напряженка. Зарплата у учителя небольшая, я еще учился, и нам, естественно, не хватало на жизнь. Подработка была одна на двоих – машинопись на дому. Не помню уж, какими путями, но купили мы пишущую машинку «Ундервуд», производства позапрошлого века, с ятями. Кто-то из народных умельцев перепаял нам литеры на современные, и мы начали стучать в свободное время.
Печатали все, что удавалось добыть для платной перепечатки. Были и переводы, и научные рефераты и статьи для журналов. Особенно много было заметок для журнала ООН «Курьер Юнеско». Но самый главный и доходный источник нашего благосостояния был один – перепечатка рукописных критических заметок и статей Игоря Александровича Саца, известного журналиста и литератора, критика, сотрудника журнала «Новый мир». Как он «нарисовался» на нашем жизненном пути не ведаю, но почерк у него был отвратительный, а статьи до того заумные и специфические, что мучились мы с их расшифровкой изрядно. Платил он нам постранично, копеек по 30 за страницу, был прижимист, и, если страница была неполная, то и платил, как за неполную. Хотя заказчик был постоянный, но работа далеко не постоянная, зависящая от его вдохновения.
Но однажды устроил он нам настоящий крупный «долгоиграющий» заказ – подготовку к изданию рукописи известного советского изыскателя Побожего Александра Алексеевича - «Тропой изыскателя». Это была колоритнейшая фигура, классический представитель сибиряков - рост под два метра, косая сажень в плечах и простота в манерах. Прост и незатейлив был и его язык, но писал он о вещах и событиях поистине героических – так называемая «героика будней». Всю свою жизнь изыскивал он пути для дорог, теплотрасс, линий электропередачи. Помотался по стране изрядно. Были и пустыни, и степи, но, чаще всего, это была тайга. Были у него и военные воспоминания о прокладке рокадных дорог – дорог вдоль линии фронта.
На дворе стоял конец шестидесятых, любая критика режима и порядков пресекалась в корне, однако Побожий в своей рукописи не стеснялся, и со свойственными сибирякам простодушием, прямотой и смелостью открыто клял наш бардак, тупоумие начальства и неэффективность системы. Редактором это, конечно, к нашему удовольствию нещадно правилось, и нам приходилось вновь и вновь перепечатывать целые страницы. Это было ново, интересно и радовало нас объемами.
Но ничто не вечно, все хорошее когда-нибудь заканчивается. Закончилась и много месячная эпопея с подготовкой рукописи. И в один прекрасный (хоть я в этом и не совсем уверен) день на пороге нашей подвальной коморки «нарисовался» Побожий собственной персоной и не один, а с приятелем себе под стать - таким же высоким, широкоплечим, простым в обращении и манерах. Пришли они отметить принятие рукописи к печати и с собой принесли несколько (никак не меньше пяти) бутылок водки. Нагрянули они не ко времени – дома было шаром покати. Из еды только хлеб и пара семисотграммовых банок болгарского лечо. Поскольку гости еду не принесли и, по всей видимости, на нее не очень-то и рассчитывали, то на этом все и успокоились. Выпивки хватало, а это в изыскательском деле было главное.
Было в моей практике два-три случая, когда я упивался в усмерть и из них этот – самый несерьезный, вернее по самому несерьезному поводу. Но для Побожего принятие рукописи к печати было, наверное, делом архизначительным. Он радовался как ребенок, получивший желанную игрушку - много пил, не закусывал и при этом не пьянел. Сотоварищ его был ему подстать. Я же поначалу пытался тянуться за ними, но скоро сдал, и только не очень связно поддерживал беседу. В конце концов, они ушли, и до этого момента я продержался честно. Что было потом, помню плохо – было мне очень плохо.
Написал я до этого момента и решил показать написанное супруге, непосредственному участнику и трезвому свидетелю давно прошедших событий. Тут-то меня и ожидал холодный душ. Оказалось, что все я перепутал: и время действия, и место действия, и действующих лиц. И стало мне как-то не по себе – это какая же каша у меня в голове? Все, пора наводить порядок хотя бы в воспоминаниях о моей беспорядочной жизни. Итак, начнем прямо с уже написанного.
Во-первых, жили мы действительно в подвале школы, но не в Чухлинке, а в Карачарове, можно сказать почти на родине Ильи Муромца. Потому, возможно, нашего первенца мы и назвали Ильей.
Во-вторых, набрался я тогда в подвале не с Побожим, а со школьным завхозом. Он зашел по нашей просьбе – у нас из труб на потолке что-то протекало. А с собой принес он бутылку водки, да и у нас кое-что было. Не было только настоящей закуски, кроме хлеба и двух банок болгарского лечо. Мы пили водку, закусывали лечо и порядочно набрались. Но завхоз был человеком привычным к спиртному, закаленным в различных кампаниях и пьянках, а я же непьющим студентом, предпочитающим всем крепким напиткам стаканчик хорошего сухого вина. А потому, когда все было выпито, он ушел от нас, даже не покачиваясь. Я же до самого его ухода держался, как мог, а потом отключился в кошмарных сновидениях. Съеденное лечо пришлось вернуть, и с тех самых пор я даже вида лечо не переношу, а при мысли о том, что его еще и едят, меня просто выворачивает.
В-третьих, подрабатывать машинописью мы начали позже - через год после окончания мной института. Я работал уже в ИГЕМ в должности инженера, у нас подрастал Илья, а жили мы в то время в Печатниках. Зарплата действительно была маленькая. Одно спасало, что за квартиру надо было платить какую-то чисто символическую цену, может быть только квартплату. А все потому, что это была квартира знакомых, уехавших на пару лет за рубеж. В одну из комнат они снесли все ценные вещи и закрыли, а в другой жили мы с Ларисой и Илья на правах сторожей.
И, в-четвертых, отмечали мы принятие рукописи Побожего к печати не в нашей подвальной каморке, а на квартире Саца в большом здании на Смоленской площади. Были Сац, Побожий с приятелем и я. Водки действительно было море разливанное, и все, кроме меня, умели и любили хорошо выпить. Я уже был не нищий студент, а младший научный сотрудник и за год, прошедший после окончания института, приобрел некоторый навык в питие. И хотя за тремя, закаленными в житейских коллизиях зубрами мне было не угнаться, держался я, учитывая количество выпитого, вполне достойно. По крайней мере, со Смоленской площади до Печатников я добрался сам, правда, не помню как. На счастье, у меня есть одна характерная особенность - при любом подпитии я способен довольно крепко держаться на ногах. А потому, меня в метро по пьяному делу не останавливали ни разу. Вернее, один раз остановили и отвели в отделение при метро «Третьяковская», заставили все выложить из карманов, и никак не могли поверить, что я абсолютно трезвый. А я до этого работал на зонде день, потом остался работать на ночь и только утром побрел домой, покачиваясь и спотыкаясь от усталости и недосыпа. И вот того, что человек на работе может измотаться до бесчувствия, не могли понять наши менты - видно состояние это было им не знакомо.
Потом я еще один раз виделся с Побожим, он заехал ко мне на работу и подарил свою, вышедшую из печати и столь многострадальную книгу «Тропой изыскателя». Что ни говори, но и мы с Ларисой в какой-то степени причастны к ее публикации. Мне было очень приятно.
Написанное показал своему личному цензору, Ларисе, и получил от нее заверение, что теперь все приведенные факты отвечают действительности, но менять уже ничего не стал – пусть это будет уроком и мне, и возможным читателям – если не хотите попасть впросак, не доверяйте только лишь своей памяти. Как и герой моего повествования, Побожий, я пытаюсь изыскать свою тропу к сердцу читателя.
До новых встреч!