Все ли готовы травы? Да, мой милый, готовы.
Все ли закрыты двери? Да, закрыты и, чтобы
ни одна волна не пробежала впустую,
в первом твоем глотке я тебя – поцелую.
Может быть, и укушу, но это смотря насколько
пьяною стану сама тем, что сначала горько
кажется, а потом не важно.
Пей же, мой милый. Без того, чтоб страшно,
не бывает общений – ни со своей, ни с полной
взрывов вселенной чужой, данной тебе не в слове.
Пей, моё солнце. Силы уходят. Они бы
вышли давно, если бы я от обиды
не-появленья – тебя, не расплеталась, как платье,
каждую ночь, чтобы нашли на кровати
нитку одну – утром. Мой милый, длиннее
в несколько раз – жизнь моя, чем моё тленье
по тебе ли, по той ли, что виснет сейчас на тебе.
В несколько раз длиннее – жизнь моя жизней во мне,
прожитых братом, сестрой, мамой и папой. Потом
рыбы пошли. Но чаще дельфин с животом
гладким и носом таким – был, чтобы можно волну
перед собою смотреть – было, куда попаду
видеть за дольку... Нет, обезьянкою я не была
после семи. Дело не в них, а в том, что меня
в море тянуло, а они не умеют плавать,
как я хочу. Я не хочу оставить
после себя – кучку готовой шерсти.
Гладкость меня привлекает – больше, и то, что в смерти
называют – она или он – были концом подвида.
Потому, моя радость, я перешла на рыбок,
на дельфинов, на всё, что в воде существует.
Память – вода. Здесь. И она тоскует
несколько дольше, чем в воздухе, по тебе. Это видно глазу.
Не был никто мне водой. Не прикасался ни разу.