Когда завывает сирена, он не вздрагивает даже.
А ещё год назад так радовала близость моря,
Он брюзжал, что ирия сделает платными пляжи
В письмах к дочери в штаты и соседям, когда не в ссоре.
Дряхлость наступила вдруг: колени, усталость и мёртвые нервы.
Вчера они сказали: Ливан и какое-то имя из недр Содома…
Очень тусклая память, почти пустая… Но в ней есть сорок первый,
Когда было и выло также. А мамы не было дома.
Чуть тревога, начинал надрываться в кроватке Гриша,
Плакал до посиненья, до хрипа и кашля с отдышкой.
В темноте одеваясь, бормотал он: Да слышу я! Слышу!
Но как может унять ребёнка десятилетний мальчишка.
Спуск по лестнице, в плотной толпе, где безумные лица,
Не плачь, только не плачь! Мы сейчас… Придём к маме!
Руки заняты. Но к перилам и не пробиться,
К тому же всё время задевают тюками.
А спустишься - смрад подвала, свара за место, свора.
"Подожди, не пойдём вниз, есть комната в конце коридора!"
Гриша, Гришенька! Вой сирены – плач! Повторяя имя,
Мама потом всё плакала: А куда было деться,
Остались бы, пошли бы в Яр с остальными
А так… эвакуации отдали только младенца.
Он одевается. Сирена всё заглушает. Сцена почти немая.
Да и кого в хостеле когда что-нибудь удивляло.
Он стоит в коридоре, сверток к груди прижимая,
Точнее, в сверток свернутое одеяло.