Солнце, ласково смеясь, водило по деревьям длинными тонкими золотистыми пальцами. Такое теплое, уютное, непостоянное. А под ногами, вздымаемый легкими порывами ветра колыхался пестрый ковер прелых листьев, увлеченно и нежно шуршавших о чем-то. В редких небольших лужицах отражалась радуга, а откуда-то издалека доносился едва слышный, теряющийся в складках нарядных одеяний деревьев, стук конских копыт и приглушенное ржание. Ветер гнал, кружа в исступленном танце невесомые пылинки через залитое теплым светом поле, оставляя после себя тонкий аромат сухих цветов и свежескошенной травы. Беззаботно порхая, пролетела мимо бабочка навстречу своему солнцу.
Вот прошел, звеня начищенными доспехами, светловолосый молодой парень, а позади, склонив голову, медленно следовал за ним белоснежный конь. В густой гриве запутался холодный ветер, а смиренный взор бессмысленно буравил мягкую землю. К шелковистой холеной шерсти прилипала грязь, а вместе с ней и крохотные былинки и лепестки увядающих цветов. Рука парня беспечно легла на рукоять клинка и медленно, кажется, даже с какой-то тоской провела по изысканной резьбе. А ведь завтра он снова пойдет в бой и, кто знает, может, из него он уже не вернется… Не поэтому ли в светлых глазах невольной грустью застыло северное небо и безразличное сияние звезд?
А вот неспешно проехала карета… «Доброго дня, моя королева! Да будет ваш путь легок и светел… Доброго дня!». Тяжело скрипели колеса, прорываясь через густой настил опавших листьев. Кучер, выругавшись про себя, сильнее натянул поводья, вырывая карету из цепких ухабин. «Доброго дня, моя королева!»
Бросив осторожный взгляд исподлобья, поспешил куда-то монах, поправив истрепавшуюся от времени и долгой дороги, рясу. Она уже давно потеряла изначальную белизну и от нелегких времен больше напоминала передник мясника или палача. И даже в кажущемся таким ясным, просветленным, взгляде было что-то безразличное и отстраненное. Словно холодное бельмо одинокой луны. Надежда уходит последней, кажется так говорили раньше?
Тяжелый удар молота… Родная наковальня и ставший уже почти родным мастер. Его сильные, жилистые руки давно покрыли шрамы, а в сгорбленном силуэте читалось деланная нелюдимость. Но кому как не ему было знать, что все это напускное и темно-карие глаза учителя так часто светились теплом и добротой, когда долгими зимними вечерами, помнится, сидели они и пили крепкий чай, тихо, едва ли не шепотом беседуя обо всем на свете. А эти грубые, испрещенные ожогами и трудовыми мозолями руки кроме яростных клинков и тяжелых доспехов когда-то родили искусную гравировку на королевской короне… А ведь так часто бывает, когда первое впечатление обманчиво… Стоит ли верить ему?
- Конечная!
Парень встрепенулся, бросил беглый взгляд на часы и со страхом понял, что уже двадцать минут как началось собеседование, а он давно уже проехал свою станцию и лишь гулкий голос машиниста отвлек его от своих мечтаний. Шаткой походкой, словно только пробуждаясь ото сна, молодой человек вышел из поезда и, протирая слезящиеся глаза, поднялся по эскалатору на поверхность. «Выход в город».
Невесело ухмыляясь чадило солнце. Казалось, что его дрожащие в лихорадке пальцы никак не могут нащупать нужный предмет. Такое резкое, болезненное, непостоянное. Под ногами едва шевелились на холодном северном ветру грязно-желтые листья. В мутных лужах блестели разводы бензина, а откуда-то издалека, проносясь по однообразным артериям шаблонного города, доносился едва слышный, теряющийся в голых ветках раскидистых, но болезненно сухих деревьев, рев моторов и приглушенные беспорядочные завывания сирен и клаксонов. Ветер гнал, кружа в неловком вальсе, пожелтевшие листы газет через давно закрытый на реконструкцию городской парк, оставляя после себя едкий запах горелой пластмассы и азота. Одиноко пролетела мимо бабочка навстречу своему концу.