ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ. Гейдельберг – Штутгарт.
Из сказки в жизнь.
Гейдельберг офигенен. В смысле – очень. В нем хочется быть шпионом. Ходить медленно и осторожно, ко всему присматриваться, разговаривать тихо и наполняться искомой тайной прямо из воздуха, из маленьких улочек с булыжными мостовыми, из маленьких игрушечных домиков со ставенками, из кренделевидных вывесок на разнообразных пекарнях, пивных и прочих магазинчиках. Сказка черепичных крыш со свинцовыми желобами и медными водосточными трубами. Такое чувство случается от невыраженной любви. И остается.
Где супруга?
Замок на горе. Всё.
Небольшая скрипучая гостиница “Четыре времени года”. Совсем как в пьесе. Я – Мюнхгаузен. Или Обломов. Смотрю на мост Карла Теодора – арочный, кирпичный – со статуями оного по обеим прибрежным сторонам и старой обезьяной, похожей на кота. Именно на кота, а не на кошку. Наблюдатель понимает это еще издалека.
Да. Город невыраженной любви. Времени у нас с Тиграном хватило только на то, чтобы влюбиться. Только.
Много русских первой эмиграции.
С легкими перебранками перебрались в Штутгарт. С легонькими.
Штутгарт, он нечто среднее между Берлином и Гейдельбергом. И по архитектуре и по своей философии – он менее монументален, чем Берлин, и более реалистичен нежели Гейдельберг.
Озираясь, заселились в гостиницу. Названия не помню. Помню в туалете было окно на улицу, которое открывалось. Из него можно было курить прямо сидя на унитазе. Об этом, кстати, первым закричал Андрей.
Далее пошли прошвырнуться по Кёнигштрассе. Центр. Ну то-сё. Заставляли меня покупать лыжные палки. Я их купил на следующий день.
Поехали на таксях за билетами на стадион.
Водила прикольный. Эти-то орлы мне: «ну, давай, разговаривай!»
Ну, я и разговаривал. Оказалось у водилы дочка учит русский. И сам он тоже. И вообще интеллигентный водила попался. А обратно ехали – турок. Разница.
Ну так вот. Приехали. Мерседес-Бенц арена. Не скажу чтобы очень поразила меня. Но как-то терялась она в соседних пристройках и построениях. Перед футболом решили посидеть на Веберштрассе. Там Серега замечтал еще в Питере пивной ресторан какой-то крутой. Но в него не попасть было. По записи.
А вот эта Веберштрассе оказалась местной улицей Красных фонарей. Там, как потом оказалось, в принципе неплохо с этим. И прямо у домов (как в «Бриллиантовой руке») девочки стоят страшные и прекрасные. Я потом специально поинтересовался у молодой негритянки про ценник. Ничего. Приемлемый Тем более, что как я понял по трем немецким глаголам, туда включено все. За час. Всё входит. И везде.
На матч. Пора было ехать на матч. Первый раз поехали все вместе на длинном такси. Очень удобно и весело. Попробовали его обратно запрячь за нами – не хочет ни в какую. Черт немецкий.
Приехали на стадион. На наш сектор был проложен отдельный путь. Дорога окружная. Почти вокруг всего Штутгарта. Уже все были веселые и особенно, конечно же, Дюша. Что-то мне рассказывал не футбольное, но воинственное. Болелы со всей Германии съехались. Да так их много, что нам все удивлялись: «Вы что, с самого Питера? Ого!»
Матч. Мы на стадионе. На секторе человек восемьсот. Стадион большой, почти как Кирова, и такой же далекий от поля как местные болелы от футбола. Крытый. Аркадьич приставал всё: «А как крыша держится? А? Не, ну а как?» Утомил. Сержик ему объяснил. Он ничего не понял, но успокоился..
Видно было плохо. Я бегал по всему ряду вместе с футболистами от решетки к ребятам, от ребят к решетке. Играли нервно, но строго. Слава богу, забили до перерыва. Полегчало. Зато когда они нам ответку забили началось нечестное: музыку ликовальную включили на весь стадион и диктор весь такой радостный. Нечестно. Ну, они за это и проиграли.
Уходили мы со стадиона довольные. Дюша приставал к полицаям и целовался с лошадьми. Он опять-таки был весел и воинственен. Он вообще был молодца, но об этом чуть ниже.
Вернулись в центр. Сидели, пили пиво. Было вкусно и радостно. Ну им, конечно. Мне от сока не очень-то было вкусно и радостно. Дирк. Приятный парнишка. Он там был барменом-официантом. Жизнерадостный, общительный. Мы его все полюбили сразу. Хохотали, шутили. Я его даже спросил насчет гашиша. «Нету, = говорит. – Сам страдаю!»
Вот он какой – Дирк! Ночью, в центре Штутгарта тусовалось очень много народу. Но мы разбрелись. Мы с Валентинычем, как самые ответственные, пошли в гостиницу, Сержик с Аркадьичем направо, Дюша – налево.
И вот я сижу в пресловутом туалете с видом на наружу, курю, по наущению Кожокаря, в окно прямо, пишу записки. Как вдруг появляется лично сам Целователь Лошадей и орет: «Костя! Пошли! Нам нужна живая музыка и приключения». Он уже погулял там где-то, но ему все-равно было одиноко.
И тогда я…
Потом мы спустились вниз и странствие наше началось. Искали мы много чего: живую музыку, гашиш, ночные клубы, хороший бар и просто приключений. Попали в один НК битком забитый молодежью с этой их идиотской музыкой. Дюша аки ледокол (а я за ним как легкий парусник) понаделал в этой жуткой толпе фарватеров, которые никто не заметил, и мы выплыли обратно на улицу. Очумелые и злые. У таксистов гашиша не было.
Они там всего боятся. Раздосадованные, мы оказались на одинокой улочке. И я обрадовался, когда услышал цокот приближающихся каблучков. Разговор с фрау я начал издалека, еще из темноты, и не понял вначале почему это вдруг Дюша перебрался на другую сторону улицы. А он смеялся. Фрау оказалась не совсем фрау, а трансвестит, или голубой, или все вместе сразу. Не знаю. Как в кино – высокие каблучки, чулочки, прическа каре, и голос низко-грудной, с интонацией которая видимо сохраняется на любом языке мира. Гомосексуалист.
Я, подавляя желание дико рассмеяться, поинтересовался-таки насчет хорошего ночного клуба, какого-нибудь, где-нибудь здесь. На про живую музыку спросить уже не было сил.
«Милое» жеманно и с видимым удовольствием ответило и даже показало где. Очень, кстати сказать, элегантно сделав ручкой на прощанье. Мы поспешили в указанном направлении.
Направление привело нас к скромной светящейся вывеске. «Ура», подумали мы и вошли в ночной клуб. В ночном клубе было тихо и узко.Музыка отсутствовала вообще, а вместо неё сидели две оглушительные, лоснящиеся фрау жюльверновского возраста и рубенсовских форм. Пройдя вдоль стойки бара, мы с Дюшей сели за столик и закурили. Мы уже поняли куда попали. Некоторое время курили молча. Глядели друг дружке в глаза и думали не столько о деньгах, сколь о наличии подобающего борделю настроения. Настроение явно было неподобающим, не говоря уже о желании расставаться с деньгами.
«Да, - сказал семьянин Кожокарь, отвечая на моё бормотание на смешанных языках. – Да. Хочется чего-то более душевного, лирического». Мой внутренний лирический герой согласился с ним. И когда подошла бандерша, дабы конкретизировать наше положение в этом заведении, я решительно встал и, глядя на бретельку лифчика, сползающую с её плеча, и расстёгнутую блузу, решительно отказался. При этом хотелось непременно добавить – «женщина, приведите себя в порядок!», но на это решительности уже не хватало и мы с Дюшей молча поплыли на выход.
Теперь уже я был ледоколом, разрезающим пустоту равнодушно-ледяных взглядов, а Дюша легким парусником платонической любви.
И вот, наконец, случилось. Мы оказались в заведении, где все разговаривали, общались, рассказывали и доказывали что-то друг другу. Я был как рыба в воде. Довольно быстро найдя компанию хороших молодых немецких ребят, сносно (like me) говоривших по-английски, я окунулся в общение. О, Германия!
Девушку звали Кристина. Её парнишку не помню как, он быстро отвалился, ввиду незнания языка. Еще был парень Саша. Чуть позже к нам присоединился видный веселый мужчина с лукавым взглядом и огромным желанием высказываться. Это был Дюша. Беседа наша завязалась. Я тонул в Кристиных глазах и как утопающий выкрикивал всё новые темы для разговора. Андрей не отставал. Ребята были в восторге и сами проявляли неимоверную интенцию общения. Несколько раз мне даже показалось, что Кристи касается ладонью моего бедра, обращаясь с очередным вопросом или пытаясь быстрее Саши ответить на мой. Говорили обо всем. Футбол, спорт вообще, кино, путешествия, приколы, смех. Классно! И в самый разгар и пик беседы мне попалось на глаза меню этого заведения. Я не поверил глазам – заведение называлось «Обломов». «Я! Это я!», хотелось закричать мне и я окунул всех в литературу. «А вы знаете Гончарова? Ивана Александровича?». Остапа понесло. Упоминались русские и немецкие поэты. Затем американские и английские. Почему-то Хемингуэй. Я требовал от них звучания немецкого стиха. Я показал им русский ямб (Пушкин «Я помню чудное мгновенье») и английский дольник (Харди «Titanic»). Прочтите мне что-нибудь из Гёте, кричал я. Они не могли. Они краснели. Дюша смотрел вокруг, испытывая гордость за русских. Это был апофеоз. Было весело и по-настоящему душевно. Как в былые времена на советской кухне. Ребятки тоже были в восторге. Глаза Кристи светились. В Кристи я влюбился. И она в меня тоже, конечно. С Сашей поменялся розами. Лучше бы с Кристи поцелуями.
Под утро, Обломов в сопровождении Штольца вышел из «Обломова». Мир вертелся в нужную сторону. В Штутгарте светало.