День седьмой. росток хельсинки

Константин Мучник
ДЕНЬ СЕДЬМОЙ. Росток – Хельсинки.
Эпилог

Я не знаю как остальные, а я лично плаваю на пароме чтобы объедаться. Хотя Аркадьич и говорит, что не может есть эту искусственную пищу, я, долгое время взращиваемый на холостяцких полуфабрикатах, нахожу её отменной и в огромном количестве. Это настоящая свобода. А я свободолюбивый человек. Я не гурман, но анархист, и здесь, в паромной столовке, здесь настоящая свобода! Я считаю подобное одним из величайших достижений прогресса и человеческого разума. Пир духа! (пишется раздельно). Может кто-то скажет, что такой культ еды унижает, а я скажу – ничуть. Он помогает правильно понять нам, как нужно жить и как стремиться к нужному. Вы попробуйте!
Потом тяжело, да, но это потом. Потом бывает не сразу. И вообще за всё надо платить: употребляя алкоголь получаешь похмелье, объедаясь – страдаешь от обжорства, окунаясь с головой в любовь – начинаешь постепенно и незаметно её терять, она приобретает со временем другие тона или разъедается бытом. Во всем рекомендуется умеренность и взвешенность.
Некое сдерживание чувств. Поэтому-то мне так дорого зимнее время природы. Оно обращает нас к самим себе, к размышлениям о непреодолимости той пропасти между возможным и полученным, о тщетности всех наших устремлений, ибо движущаяся материя обречена на несовершенство и нет у неё другого выбора и нет ей оправдания. Вся эта «суета сует» лишь созвучна какому-то другому, прекрасному и всеобъемлющему миру. Она только лишь отголосок музыки сфер, недоступной для нас. Ни в нашем теперешнем образе мыслей, ни в словах тем более, мы не умеем постичь общую гармонию мироздания, которую, говорят, знают дети, но вначале не могут сказать, а потом забывают. Куда всё девается… Зачем всё движется… Почему Брейгель рисует трудягу пахаря и ротозея пастуха, когда на дальнем плане тонет Икар, а в кустах лежит мертвец…
Из всей одушевленной материи, метафизичны лишь растения. (А о том, что они одушевлены рассказывает нам Cannabis). Только они способны постигать космическое. Мы же ведем себя подобно китам, пропускающим через себя планктоноподобный поток информации, тоже отягощенный движением. Немного перефразируя Шевчука – мы понимаем «как», но не спрашиваем «зачем». Мы двигаемся и поглощаем. Мы, покачиваясь плывем по морю, где раскинуты одни из красивейших пейзажей мира и нам не приходит в голову, что содержание окошка кают-компании и жидкокристаллического экрана паромного телевизора, по которому транслируют марафонскую лыжную гонку, суть сходные вещи. Засыпая, мы не догадываемся включить свет, как это сделал Дюша перед тем как задремать, объяснив Валентинычу после: «Иначе ничего не видно».
Мы ничего не делаем. Все вместе мы двигаемся в полном одиночестве. Наша монотонность движения подобна индивидуальности сна. Но перед сном надо обязательно включать свет. Обязательно. Иначе ничего не видно.


КОНЕЦ ПУТЕШЕСТВИЯ