Разогрев на костре обед, сажусь за стол. Из шалаша раздается недовольный свист. Я делаю ВИД, ЧТО ничего не слышу, и продолжаю обедать. Свист повторяется, переходя в негодующий клекот.
— Ну, что тебе еще? — говорю я бурундучку, стоящему на задних лапках, скрестив передние на груди. — Целый килограмм пряников уплел и еще недоволен.
От кулька пряников остался один обмусоленный пряник, лежавший на полпути к норе. Сладким бурундук обеспечил свою семью надолго. Остальные уцелевшие продукты я уложил на подвесную полку, поэтому-то бурундук, чувствовавший себя в нашем шалаше по-хозяйски, выражал таким образом свои чувства. Кое-какие продукты, не поместившиеся на полке, я запрятал в металлическую печку, которой мы не пользовались.
Друг мой назвал бурундучка Кузей. Кузю, как я понял, интересовали больше всего наши продукты. Бурундук, высказав все, что обо мне думал, решил, видимо, искать против меня контрмеры. Он начал стрелой метаться по шалашу, сближая круги к подвесной полке. По стойке, стоящей в полуметре от заветной полки, бурундук взобрался на потолок, сложенный, как и весь шалаш, из тонких березовых стволов, и, делая невероятные усилия, пролез по потолку какое-то расстояние. Однако коготки не выдержали упитанного веса и скользнули по бересте. Бурундук брякнулся на землю и это, видимо, подействовало на него отрезвляюще. Он вновь залез на стойку и призадумался.
Вдруг последовал прыжок, и бурундук оказался на подвесной полке. Не обращая на меня внимания, он спокойно прогрыз полиэтиленовый пакет и вытащил из него сухарь.
— Послушай, Кузя, — обращаюсь к нему, как к человеку. — Зачем ты портишь пакет, ведь он открыт с другой стороны. Нехорошо.
Бурундук, поглядывая на меня искоса, продолжает набивать щеки сухарем. Раз он не понимает человеческого обращения, то я подошел поближе и погрозил ему пальцем. Кузя нехотя спрыгнул с полки и отошел в сторону. Я принялся за ароматный лесной чай. Вдруг послышался шорох из печки. Оказалось, по беспечности я забыл закрыть дверцу печки на защелку, и Кузя, видимо, неправильно меня истолковал. Заглядываю в печку. Бурундук сидит верхом на буханке хлеба, обгладывая корочку.
— Ах, так! — В негодовании закрываю дверцу. — Ешь хоть всю буханку!
Почуяв неладное, бурундук мечется внутри печки, затем, подбежав к дверце и поглядывая в отверстие, издает просящий писк. Но я немилосерден.
— Посиди-ка здесь до вечера, — так говорю ему на прощание,— а там мы решим твою судьбу.
С другом мы разминулись и, когда я вернулся в шалаш, он уже готовил ужин.
- Что-то Кузи не видно, — были первые его слова. Бурундук был его любимцем.
- А ты загляни в печку, — посоветовал я.
Но в печке было тихо. Бурундук сумел выскочить из темницы через узкую и высокую трубу, которая была к тому же забита бумагой.
- Кузя наш теперь обидится и не придет, — загоревал друг. Весь вечер он ждал бурундука. Но тот не появился даже ночью, когда обычно обегал свои владения. Только мышь попискивала и шелестела бумагой.
Завтракали мы в плохом настроении. Вдруг у шалаша послышался знакомый свист. На перекладине стоял Кузя и, кажется... улыбался.
— Пришел! — повеселел сразу друг. — Здорово, Кузя! Перекусить не желаешь?
Он подал бурундуку кусок хлеба. Тот, ничуть не смутившись, стал есть прямо из рук.
— А это кто? — спросил я.
Друг оглянулся. В стороне, за костром, прижавшись к земле, сидел еще один бурундучок, поменьше, не решаясь подойти.
— Так это же его супруга, — обрадовано догадался друг. — Ну-у, теперь мы заживем по-семейному.
Примечание: старое фото Кузи не нашел, заменю, когда найду.