Мне дорого даётся этот миг
весёлого прямого взгляда,
где в средоточии твоих зрачков горит
такая же незримая лампада,
и отражается – скамейка, угол дома,
куст сирени...
Прошёлся ветер по листве, и по асфальту –
живописуют тени.
Прошаркал нищий, припадая на левый бок,
и с выстрелом
из выхлопной трубы промчалась мимо
чёрная и быстрая
машина легковая.
Ты постарела, ты совсем седая –
я вспоминаю! – вовсе не такая,
какой тебя я выдумал когда-то
в те времена...
И в этот век истмата
себя я выдать опасаюсь –
виновато
по твоему лицу скольжу
и воровато –
так веник по осеннему крыльцу
метёт ступеньки…
Спуск –
за гранями подъёма
и времени…
И в ...надцать лет
из дома
я ухожу, чтоб больше не вернуться
и никогда при жизни не споткнуться
о выщербленный каменный порог.
...сутуловата...
за спиною
юность
моя –
...та самая, в которой сто дорог;
...та самая, которая как аист;
...та самая, которая под поезд
...хотела броситься за то,
...что без ответа
...осталась брошенная на пол
...сигарета.
Возле скамьи цветник,
где от цветка к цветку
мохнатая перелетает пчёлка
и слышится далёкое ку-ку,
а ближе...
Ближе...
Стриженая чёлка –
анфас и в профиль ржавая приколка
(вдруг рассмеялся я – я плакать не могу –
к тому же аллергически коробит
меня от слов – от тех, какими в Трое
оплаканы бессмертные герои)...
И там – Елена, и с тобой она – вы обе
в ответе были перед Зевсом и в долгу,
но прощены по-олимпийски – в кайнозое! –
в конце времён, где царствуют обои,
оборванные, наискось – в углу.