На фото шторм на Рудном.
Когда отправляешься в экспедицию, то должен быть готов ко всякой нештатной ситуации. Готов не в том смысле, что должен все знать, все уметь и все предвидеть - это тоже немаловажно, но практически невозможно. В первую очередь ты должен быть готов морально, что справишься со всеми проблемами, возникшими на твоем пути, и в этом тебе, конечно, помогут и знание, и умение, и сноровка.
Итак, местечко «Рудный», юго-западное побережье Кунашира, Охотское море, пролив Измены за которым прекрасно просматривается остров Хоккайдо – это уже Япония. Покатая каменистая отмель и груды плавника в отдалении – видимо граница приливного и штормового прибоя. За плавником травянистое плато, переходящее в лесистое предгорье. По флангам непроходки – высочайшие скалы почти отвесно обрываются в море. У подножия одной из них большой арочный проем – вход в подземный рудник. Заколоченный вход и обрывки рельс говорят о том, что рудник заброшен, и заброшен давно. Об этом же говорят и полуразрушенные столбы канатной дороги от вершины почти до подножия.
Лев, наш начальник, муж Инны, отчим Гали и мой коллега поясняет:
- До войны здесь был рудник, и японцы успешно копали в недрах горы золотоносную руду, грузили на пароходы и везли на обогащение на Хоккайдо. В самом конце войны, когда на Кунашир уже высадился наш морской десант, а наши корабли обстреливали побережье, японцы под огнем артиллерии продолжали отгружать руду – видно богатые были залежи.
Впрочем, почему были – они ведь до сих пор есть, но за послевоенные сорок лет до них у государства просто не дошли руки. Не дошли они вообще до Курил, но об этом как-нибудь в другой раз. Раз в год, на несколько месяцев сразу, сюда наведываются геологи с Сахалина, изучают рудник, и ищут на склонах горы многочисленные заброшенные штольни. Можно представить, как им достается, учитывая крутизну склонов сплошь заросших деревьями и кустарником.
Стоит июнь. Но геологов пока нет, зато есть остатки их лагеря – пара изрядно потрепанных больших стационарных палаток с деревянными полами и железными печурками. Для нас это настоящий подарок – пожить ближайшую неделю в почти цивилизованных условиях. Вертолет, забросивший нас сюда пролетом из погранотряда на Горячем Пляже на Урвитовскую заставу, не медлит ни минуты – снимается тут же, как только последний наш вьючник касается земли. Он торопится не зря – еще в полете было получено штормовое предупреждение, и мы тоже спешим обустроиться.
Ближе к вечеру действительно грянул шторм. Сильнейший ветер с моря гонит на побережье огромные волны, которые, разбиваясь о берег, докатываются почти до куч плавника. У скал вообще столпотворение – грохот и тучи брызг. В палатке относительно тихо, но сама она ходит ходуном - пошатываются столбы каркаса и ужасающе скрипят доски пола. Благодарим судьбу за это скрипучее, но пока надежное убежище. Шторм бушует до полуночи, потом ненадолго затихает и принимается за нас с новой силой. Теперь ветер диаметрально противоположный – с океана, перекатывается через остров, немилосердно треплет палатку, норовя сбросить ее в море. Это уже серьезно, сна ни в одном глазу, сидим полностью экипированные, с ножами в руках – резать брезент, если действительно начнет сносить в море. И так почти до утра - Рудный явно встретил нас негостеприимно, показав, что с природой шутки плохи, и лучше не расслабляться.
Но как тут не расслабиться, когда поутру полнейший штиль, ласковое солнце и редкие кучевые облачка. Море тихо дышит, у плавника кучи водорослей, ракушки, и … осьминог, настоящий осьминог с клювом и щупальцами с присосками. Жертва шторма выглядит вполне свежей, и мы решаемся ее сварить. Варим в ведре, в морской воде, и получаем на завтрак настоящий деликатес – Рудный нас принял!
После обеда намечен поиск шурфов. Относительно одного из них у Льва есть сведения от геологов с Сахалина (до Курил мы неделю поработали на Сахалине), а пока купаемся и пытаемся отыскать в камешках, поднятых со дна, вкрапленность золотин. Все напрасно – золотисто-желтые кристаллики пирита и золотые халькопирита встречаются сплошь и рядом – золота не видно. Впрочем, это ничего не значит – вкрапленность может быть микроскопической, либо сидеть в матрице халькопирита, мало отличаясь от последнего по цвету. Наиболее перспективные на вид образцы берем для лабораторных исследований.
Вторая половина дня – поиск шурфа. Приблизительные координаты Льва ничего не дают, но мы упорно «бороздим» крутой заросший склон, продираясь в зарослях зачастую на четвереньках. Долгие поиски приносят успех – есть шурф, тот, или не тот, это уже не важно. Вход полностью скрыт кустами, и не зная мы, что он должен быть, не нашли бы никогда. Темный зев притягивает, но решаем без нужды не рисковать – Лев с Галей углубляются в гору метров на десять, я еще на десять метров глубже. Идти приходится сильно пригнувшись, а в местах осыпи – на четвереньках. Под ногами полусгнившие доски потолочных перекрытий да столбики подпоры. Местами столбики еще стоят, но нет никакой уверенности в их надежности. Торопливо откалываю пробы, стараясь не сильно стучать, и быстро ретируюсь – не ровен час … Довольные, что обошлось без неприятностей, спускаемся к побережью, цепляясь за кусты, и не догадываемся, что основная неприятность еще впереди.
Впрочем, она не заставляет долго себя ждать – еще на спуске Галя начинает жаловаться на боли в животе, а у подножия на нее уже больно смотреть – бледная, полусогнутая, с лицом, мокрым толи от пота, толи от слез. Со Львом до лагеря несем ее почти на руках, благодаря Господа, что путь не очень далек. Галя старается не стонать, но у нее это плохо получается, и на Льва с Инной смотреть больно.
В палатке, в постели боль не утихает, а, похоже, только усиливается. Ситуация становится угрожающей – связи с погранотрядом нет, вертолет по договоренности прилетит только через несколько дней, до лазарета в погранотряде день пути для здорового человека, пути по бездорожью, зачастую карабкаясь по заросшим склонам. Идти Галя не может, нести ее по бездорожью не сможем мы – в любом случае скорой помощи не жди. Ситуация становится просто критической, когда после анализа источников болезни (включая отравление осьминогом), и ее локализации (справа, внизу живота) Лев категорически заявляет – аппендицит! И по характеру болей, возможно, что гнойный. Инна, зная, что предпосылки аппендицита были еще в Москве, молча соглашается, я тоже соглашаюсь, поскольку в медицине полный профан.
- Ждем еще два часа – говорит Лев – если боль не спадет, а усилится, то будем оперировать, пока светло.
- Что? - почти одновременно восклицаем мы с Инной – как это оперировать?
- А что, если гнойник прорвется, так и будем бездеятельно смотреть, как человек умирает, а так есть шанс!
- Какой шанс? – Инна почти в истерике – мы же не хирурги! Резать человека, живого, а как мы найдем этот аппендикс?
- Это не проблема, единственная кишка, имеющая конец, и конец этот – он аппендикс и есть. И это наш единственный шанс. А пока время есть будем готовиться.
И мы начали готовиться, и готовиться на полном серьезе. Мне доверили точить до бритвенной остроты нож, Инна обеспокоилась перевязочными материалами, а Лев растопил печурку и поставил кипятиться воду. Нашлись и бинты, и йод, суровая нить и большая игла, и, самое главное, дезинфицирующий и анестезирующий препарат. Да, у нас было что-то около литра спирта ректификата, взятого из моих лабораторных запасов, и мы справедливо решили, что он как нельзя лучше подойдет для этих целей.
Галку, глядящую на наши приготовления, буквально колотит – толи от боли, толи от страха. Инна ходит бледная от волнения и переживаний. Я наконец-то осознаю, что совсем скоро мы взаправду начнем резать живого человека, и начинаю дрожать. Лев, как самый опытный из нас, побывавший в различных переделках, держится молодцом, но видно, что и ему несладко. Напряжение столь велико, что мы решаем начать мини-анестезию с себя. Двадцать грамм неразбавленного спирта проскакивают у меня как вода, но производят свое благоприятное воздействие – руки уже не дрожат, с Инны сходит бледность, а Лев раскраснелся – функционально и морально мы почти готовы к операции. Пациентке выделяем пятьдесят грамм и помогаем принять их вовнутрь.
Анестезия начинает действовать – Галка раскраснелась, боль, по-видимому, отпустила – она разогнулась, а потом разметалась на постели и забылась. Сначала мы перепугались, что она потеряла сознание, но дыхание ровное и глубокое, румянец на щеках – Галка спит как младенец. Перенесенные страдания, общая «анестезия» и прекращение боли вкупе приводят к такому благоприятному исходу. Операция к нашему облегчению откладывается на час, а потом еще на час, а потом темнеет, и вопрос отпадает сам собой. Но еще почти до утра мы дежурим у постели больной, пока не валимся в глубоком сне.
Поутру Галка расталкивает нас - солнце уже довольно высоко, тепло и безветренно, пациент выглядит как огурчик, доктора же изрядно помяты, и все – голодны. Чтобы не рисковать, день посвящаем камеральным работам и наблюдениям за пациенткой. А с утра, оставив снаряжение в палатке, спешим в погранотряд, куда и добираемся благополучно только к вечеру.
P.S Льва уже давно нет, Инна продолжает работать в институте. Галя вышла замуж, у нее взрослый сын и внучка, и, стало быть, Инна у нас уже прабабушка. А ведь всего этого могло и не быть, если бы … если бы приступ немного затянулся. Кстати, перенесенный нервный стресс принес для Гали совершенно неожиданный результат – с той поры аппендицит не напоминал о себе ни разу. У меня же до сих пор при воспоминании об этих событиях начинают подрагивать руки.