ТОМАС ГАРДИ
В СУМЕРКАХ
1
Сердце мое поражено и иссохло, как трава.
Псалом 101
Я не томлюсь, не стражду –
Хотя зима близка,
Среди людей пока
Никто не умер дважды.
Роз лепестки опали,
И всё давно прошло.
Еще такое зло
Переживу едва ли.
Зимы боятся птицы.
А мне не страшно впредь
На мерзлоту смотреть –
Тень смерти не боится.
Сереет лист зеленый.
Но холодность друзей
Не станет холодней
Зимой студеной.
Пусть время беды сеет.
Едва ли пропадет
Из-за напастей тот,
Кто сердца не имеет.
Мрак застилает вежды,
Но гибель не страшна,
Когда погребена
Последняя надежда.
2
Смотрю на правую сторону и вижу,
Что никто не признаёт меня. Никто
не заботится о душе моей.
Псалом 141
Слышу, как гордых людей о грудь облаков разбивается крик:
«Только малость надо исправить, чтоб мир совершенства достиг» -
Но какую же бедную малость хотят они известИ?
Да ведь это же я им заноза в глазу! Я преграда у них на пути!
«Все прекрасно, - они говорят, - пусть лишь грустный избудет печаль!»
Ну конечно же это он мне, обо мне прокричал.
Так он горд, что и пыль образует, взлетая, над ним ореол.
Я ж родился не в срок, и ни дел, ни призванья в свой век не обрел.
«И могучий рассвет, и сладчайшая ночь на земле нам дана, -
Восклицают они, - в небывалые мы рождены времена…»
Там, где сотней улыбок прикрыта любая из пролитых слез,
Что же я в этом мире такое? – вот главный, пожалуй, вопрос.
Кто находит, что поступью «первых» затоптан был Лучшего путь,
Кто считает, что Лучшее в том, чтоб на Худшее трезво взглянуть,
Тот, кто видит, что цвет наслаждения душит бесчестья репей, -
Пусть он прочь отойдет – он изгой, он нарушил порядок вещей.
3
Горе мне, что я живу у шатров
Кидарских. Долго жила душа моя
с ненавидящими мир.
Псалом 119
Ведь были же дни, когда я мог умереть легко,
Так низко смертная тьма надо мною висла…
Я мог бы так и не знать, что жизнь не имеет смысла.
Были же дни, когда я мог умереть легко.
Тот солнечный полдень был, когда все дышало весною,
Я вскапывал грядки и с крокусов снег подталый снимал,
Сад приспосабливал к лету, красил, плотничал, подновлял
И верил тщеславно, что год воскрешен моею рукою.
Был год, когда в Эгдоне с нею, так далеки и все же близки,
Гуляли мы, вереск мешал нам друг друга видеть,
И мощь в ней была, которой нельзя обидеть,
Была защита в касанье сильной ее руки.
И ночь была, когда, приткнувшись к камину, лежал я,
Порой засыпая, жалчайший из всех рожденных на свет,
Слабый от веры моей печальной, и слышал сквозь бред
Вращение мира, к которому мало принадлежал я.
Даже тогда! Пока опыт не мучил, пока я не знал,
Что сладкий глоток во чреве горечью обратится, -
Тогда на сцене должен был занавес опуститься
И голос, властный, словно закон, произнести: «Финал».
(С английского)