Она смотрела на него украдкой, внутренне улыбаясь и не веря в происходящее. Она развлекала его разговорами о Серебряном веке, о фильмах Кустурицы, о своей слабости к Клоду Моне. Ему было интересно. Она говорила о том, как в детстве прилипла губами к холодным перилам, провожая маму на работу, и как это было больно. О том, как она любит до сих пор своего плюшевого мишку: рыжего и пахнущего детством. О том, что весну она любит с детства, а после пяти лет брака, половина из которых были полны гадким обманом, стала весны бояться (ведь на приключения-то вас сильнее всего тянет именно весной!) и о том, что стала любить дожди и осень. За их спокойствие, мудрость и за то, что в дождь легко дышится, даже с легкими, забитыми никотином.
Он сидел молча и слушал. И вздыхал там, где надо, и улыбался, и кажется, честно сочувствовал. И задавал вопросы о Моне, о губах и медведе. Ее душа ликовала – наконец-то! Наконец-то! Есть человек, который ее понимает до самой-самой глубины. И ему интересно все в ней. (Интересно!) И так будет во веки веков! Ее мысли унеслись в розовое и счастливое их далеко… и сладостная пауза повисла между ними, и ей было так уютно и безмятежно в этой паузе...
И тогда он повернулся к ней, взглянул прямо в глаза и подмигнул: «Принцесса! Снимай свои джинсы – я покажу тебе Рай!»
29.10.09.