Сегодня мы бродили по холмам –
взглянуть бы сверху на ложбины те,
в которых свалками проторены дороги…
Возможно, перекушенность узды
узрел бы я под скулами курганов,
шиповником заросших по бокам.
Взглянуть бы сверху, выбирая строгий
режим для глаз в холодной пустоте
над паутиною дурманных лабиринтов,
с полёта душ и птиц (противен вид турбиновинтных),
времён неровных выпуклые мысли
с обжитой ангелами выси,
возможно, и открылись бы глазам,
мечтающим о красоте…
На изначальном – современный хлам!
Обидно.
Но свято то, что сердцем сохранилось в чистоте.
Бродили по холмам, и было видно –
да!
Боярышник нет-нет махал рукой:
«Сюда!»
И открывалось: рядом с ним – другой,
и третий к ним тянулся иногда.
Странно,
природа Казахстана
в древообильной его части бывает и такой,
до сочной зелени – подать рукой,
лишь поворотом головы, в зрачки бросаешь, дачных городушек
мозаику, там яблоки и груши
уже поспели, соком себя рушат…
А на холмах – колени ватно сушит,
гортань песочит – зной…
Холмы, сады, холмы и дальше – горы
с великолепьем елей голубых,
холмы ж – подъёмы караваев земляных –
щетинятся колючею травой…
Приют
дают
печалящим нам взоры
мазарам…
Рядом проезжая, всадник отводит взгляд
от дерева –
поверьем старым,
платки под ним лежат –
плоды (как скажет кто-то) суеверия.
Возможно, души нас оставивших,
у тех платков задумчиво стоят
и вспоминают близких,
что с ними, связаны
одною верою…
Руками милыми, платки, на веточки
ершистые повязаны,
да ветром сорваны…
Фабричные, на ткани белой некогда, уж не чернеют –
тускнеют –
клеточки.
Бутылки из-под «Спрайта», что принесли сюда для омовений,
под солнцем деформируясь, с платками тлеющими, в разноряд,
о культе говорят…
Возможно, души нас оставивших, над ними думают: «Когда нас навестят?»
О, Ахерон!
Самим
к живым,
назад…
нельзя!
Оборвана стезя.
И ветер не случайно (знает кто?) звучит порой, как стон…
Платками территория отмерена.
Но ветер, набирая свой разгон,
не церемонится с поверьями:
глаза истлевшие платками поминальными в небесный плат глядят,
на нём – нет клеточек, за ним – преград,
его материя –
энергия отбеленного,
земным страданьем, духа,
чьи токи, быту вопреки, в конечном
начало вечное
хранят…
Не рай и ад
(к ним ухо
моё – глухо!) –
империя
духовного доверия –
небесный плат.
Плат – платяной – о плоти говорит…
Плоть говорит о плате, надлежит
платить которую всем, кому жизнь доверена…
Сказать уверенно,
как есть на самом деле,
не может не шагнувший за черту…
Мы шли на холм дорогой мягкой,
от пыли – словно войлок белый,
боярку ели,
орнаментом кричащую, плиту
могильника, лишь взглядами задели…
Я, ощутив заполненную пустоту,
в изношенном судьбою теле,
сказал жене: «Туда – нельзя без общей с ними цели»,
собаку кликнул, жест призывный сделал
и мы оставили не нашу высоту.
Подумалось сейчас о царстве, наглухо закрытых,
тюремных врат,
где властью правых, сытых,
попавший в грязный каземат,
по воле, неизвестно нам, каких судеб,
на тщательно простиранном платке,
в котором, свет сосредоточен всех тех, с кем был накоротке,
там – на свободе! –
ломает арестантский хлеб,
хранящий, святость уз с родными,
оторванный от дома, брат.
Душе моей угоден
такой обряд,
поскольку свят:
любой, в ком вера зло на нет
низводит –
не слеп!
Сознанием соединяя пространства, платы –
небесные с земными –
я вижу свет,
который не возьмёт распад.
А тяжесть
ржавых моих лет
пусть ляжет
мягкой белой пылью под ноги (разве могут быть они чужими?)
тех, чьи очи, как мои, устремлены к святыням,
не к атрибутам церемоний и обрядов, что вкусами подобраны людскими –
нет! –
оболочка неба – слово, имя,
которое, сам Бог, под ветром зла, на дерево системы нервной,
с надеждой вяжет.
Вокруг – безбожия чадят ажиотажи
в доспехах государств, под масками церквей.
Бежит коммерческих сетей
простая моя Вера:
всё, что нельзя запачкать, окружившей жизни, жирной сажей –
верно!