«Я всегда могу выбрать, но я должен знать, что даже в том случае, если я ничего не выбираю, я тем самым все-таки выбираю…»
Жан-Поль Сартр
Хмурое петербургское утро. Суббота. Во мне время словно остановилось. Тишина и покой вокруг и внутри. Такая тишина и спокойствие, наверное, в чистилище. Тогда я люблю чистилище.
Я словно пятно безмолвия на огромном суетливом городе, проплываю по нему осторожно как пузырь в масле. Так никогда не чувствуешь город, если он полон солнечного света и тепла, тогда пузырь душевной тишины плавится в нем и сливается с повсеместными потоками броуновского движения.
А осенью, когда в Петербурге редко светит солнце, можно почувствовать себя, словно зарывшимся под подушки облаков и уснувшим там, в тишине и покое, как будто и нет нигде больше ничего. Так, наверное, чувствует себя не родившийся младенец, плавающий в безбрежном океане материнской теплоты и мрака.
Ощущение того, что должно произойти в твоей жизни что-то прекрасное. У меня такое предчувствие возникает только когда пасмурно и накрапывает дождь. Волшебного никогда ничего не происходит, но это само предощущение как чудо - вспоминаешь его, потом много лет спустя и понимаешь, что живешь не зря.
Это тоска, жизнеутверждающая тоска. В такие моменты хочется напиться, напиться уже с утра, чтобы день стал эпохой и никогда не заканчивался.
Вот я бреду по Невскому проспекту. Выпавший ночью снег вяло тает на асфальте и превращается в грязноватую жижу. Автобусы и машины разбрызгивают ее, пытаясь попасть в меня, но я иду вдоль холодных неживых домов и недосягаем.
«Извиняюсь сто раз…»
Да, она извиняется. Не пришла и извиняется. Обещала прийти и не пришла.
Начинается дождь. Захожу в Макдональдс на углу Невского и Рубинштейна. Там на удивление мало народа, даже у кассы пять человек, а не пятьдесят. Заказываю гамбургер и кофе. Без очков не вижу, сколько он стоит, называю цену чая. Девушка за кассой раздражается. Наконец приносит заказ. Иду сажусь к окну. Сэндвич сделан кое-как и разваливается, половина булки прилипла к коробке и о от нее не отдирается. Кофе горячий и обжигает мне язык. Чувствую, что начинаю злиться.
«Лучше бы в кафе сходил».
Смотрю в окно на проходящих по Невскому людей и постепенно успокаиваюсь. Когда этим летом я ездил по Европе, Макдональдсы были единственным спасением от информационного голода. Если где-нибудь, бродя по улицам Мадрида или Бордо, я натыкался на Макдональдс, то часто заходил в него, брал кофе и, достав свой ноутбук , выходил в Интернет. Wi-Fi – великая вещь.
«…У меня был жуткий цейтнот (и я так ничего не успела)…»
Те, кто не заинтересован, всегда ужасно заняты, день распланирован по минутам и все дела невероятно важны и жизненно необходимы.
Опять выхожу на улицу, сворачиваю на Литейный проспект. Грязные, разрисованные граффити дворы. Вот и маленький книжный магазинчик в подвале. А ведь когда-то в 80-х годах на Литейном были большие магазины старой книги.
Меня часто водил туда дедушка - страстный библиофил. Чудная была в них атмосфера. Бродили какие-то странноватые бородачи-всезнайки, перелистывали книги или беседовали с важным видом с продавцами о раритетах. И я с благоговейным трепетом открывал старинные и не очень книги и радовался – ведь я еще маленький, но вырасту и все эти книги прочту.
Предчувствие близкого чуда охватывало меня, и, когда я выходил на морозную улицу вслед за дедом. Все вокруг казалось таким прекрасным: и эти неповоротливые грязные троллейбусы и озабоченные усталые люди в шапках-ушанках, и сам этот морозный воздух, белый пар изо рта, живущий лишь мгновение, и эти сумерки, сползающие по ржавым крышам так неожиданно и гаснущие в ярком свете фар и зажигающихся уличных фонарях.
«…к тому же у меня закончились деньги на телефоне…»
Да, и у тебя еще стерся мой номер из памяти. Как все логично, не подкопаешься, нет ни одной лазейки.
Захожу в магазинчик и роюсь в словарях. Много здесь разных словарей и стоят они дешевле, чем в других магазинах. Что-то можно найти совсем задешево. Беру в руки большую книгу. Это учебник древнегреческого языка. Вот ведь, многие языки изучал и составил о них о них себе представление, а древнегреческий так и остался закрытой книгой. В школе увлекался латинским языком, но до древнегреческого руки не дошли, но я думал: «время придет».
В институте времени хватало, дай Бог, только на современные языки. Но приятно щемило сердце: «вот ведь придет время, оно ведь все еще впереди, открою этот учебник и окунусь в неизведанный дивный мир, и это предощущение чуда сменится самим чудом. Свет вспыхнет и пребудет со мной».
Но проходили годы и одни заботы сменялись другими, это время так и не пришло.
И вот я стою здесь у книжной полки и держу в руках эту самую книгу, и кажется мне, что я опять превращаюсь в того нелепого благонамеренного школьника, у которого все еще впереди.
Я плачу в кассу пятьсот рублей и кладу учебник в сумку.
«…и твой номер я потеряла. Извините.»
Вот это «извините» меня совсем убило. «Твой номер», но «извниниТЕ. Что за «-те», в спряжении глаголов она что ли упражняется. Не два дня знакомы, и на те – «извиниТЕ» Или это юмор такой?
И что это вообще на меня нашло. Зачем я вообще влюбился? Она еще и старше моей жены. Какой-то бред. Я люблю свою жену, и она меня любит. Зачем эта вся подростковая трагедия? Полюбит Она меня - это разрушит мою жизнь, не полюбит – тоже разрушит…
В парке у Публичной библиотеки еще лежит желтая листва, присыпанная первым снегом. Гуляют мамы с колясками, бегают собаки. Все, как и прежде. Только дома с двух сторон новые – чужие. Вместо них раньше здесь был пустырь и горка. Малышня с криками каталась зимой с нее на санках, а теперь - мрачный забор и охранник нервно курит на другой стороне.
Подхожу к окнам читальных залов. Там, слава Богу, ничего не изменилось. Сидят старички, читают газеты – это ведь газетный читальный зал. И так уютно там у них – светло, тепло. Перелистывают большие листы и аппетитно облизывают при этом пальцы. И смотрю на этот яркий свет за окнами и кажется, что на улице уже не утро, а почти вечер.
«…полная катастрофа. Еще раз извини.»
Извиняю и не извинить не могу. «Как законченный рефлексирующий неврастеник, нашел лишний повод, чтобы эмоционально помучиться».
В парке у Ахматовского музея листву тоже еще не всю убрали. То, что собрали – в мешках кучей свалили в углу сада у входа в музей музыки. Те же мамы с бессмысленными младенцами. А вот на скамейке пристроились двое мужичков. Разливают водку по пластиковым стаканчикам. Лица уже красные, глаза блестят, настроение приподнятое – законный выходной.
Мне тоже захотелось выпить. Когда так приятно тоскливо на душе - надо или напиться или писать стихи. Стихов я не пишу, поэтому остается только – напиться.
Потом вспоминаю: здесь же находится какая-то детская изостудия, Она сюда водит свою дочь. Сейчас меня здесь встретит – скажет, что я как подросток по пятам за ней хожу и выслеживаю. Как представил, так даже смешно стало. Улыбнулся. Мужики со скамейки понимающе покосились на меня.
В саду выставку устроили - очень интересная выставка. У дорожек прямо в парке поставили стендики с фотографиями. Вот он Петербург во всей красе: облезлая кирпичная стена на фоне помойки, и кот сидит черный, щурится на солнце; а вот красивая девушка в платье, развевающемся на балтийском ветре; вот желтые листья на чьей-то могиле; а вот просто колдобина в асфальте, гравием слегка присыпанная, настоящая наша питерская колдобина. Особенно она меня умилила.
«Не получилось сегодня, давай встретимся завтра, завтра ведь суббота – выходной».
Вот это уже кое-что. Обнадеживает. Настроение постепенно поднимается. Только она этого не писала, это я сам придумал.
Выхожу на лужайку перед Шереметьевским дворцом. Кругом изумрудно зеленая трава, словно весна сейчас, а не начало зимы. За воротами где-то рядом плещется тягучая Фонтанка. Слышен из динамиков монотонный голос экскурсовода. Это проплывает мимо набережной речной трамвайчик. «Надо же, кто-то там еще катается в такую погоду, река же скоро замерзнет.
На другом берегу, громадина дома нависает над рекой, в окнах на последнем этаже горит свет. «Наверное, она даже там сейчас. Надо только переплыть реку. Электрический свет обнимает ее со всех сторон. Я ему завидую. Что же она делает? Ах, ведь, да, сегодня же выходной. А вдруг сверхурочная работа? Она же всегда такая занятая».
Переплывать Фонтанку я не стану, хоть это и романтично, перейду по мосту. И вдруг вижу на переходе у светофора какой-то знакомый призрачный силуэт и незабываемый орлиный профиль. Это же профессор Баум. Когда-то в институте он читал мне курс истории. Да, постарел, но ведь и сколько лет уже прошло. Меня и не помнит, наверное. А ведь своей привычке не изменил – по-прежнему курит Беломор.
Тут небесное одеяло в одном месте неожиданно прохудилось, и через образовавшийся разрыв брызнул на город яркий солнечный свет. Нереально кровавой желтизной вспыхнул Летний сад, заиграли отражения в побеспокоенных речным трамвайчиком водах Фонтанки. Просветлели лица прохожих. Но невидимый небесный портной хорошо знал свое дело – быстро и ловко заштопал прореху, и вновь разлилась по улицам туманная муть.
Захожу в универсам перед цирком. Беру какие-то бутерброды, а потом останавливаюсь перед ровными бутылочными рядами. «Может, все-таки напиться сегодня?» Ладно. Беру «маленькую» и несколько банок пива. На кассе сдачи как всегда нет, кассирша ругается. А вот охранник стоит у двери и открывает ее, когда кто-нибудь входит или выходит. Какой вежливый охранник.
Выхожу на улицу, с хлопком открываю банку с пивом. Отпиваю. Первый глоток всегда самый приятный. Пиво приятно обжигает желудок, и мягкое тепло расползается по телу. Иду к Дому Кино. Если там сейчас как раз начинается какой-нибудь фильм, я обязательно куплю билет. Поднимаюсь по ступеням и открываю массивную дверь. Как назло, все сеансы не раньше, чем через час. Поглазев на афиши, бросаю пустую банку в мусорное ведро и выхожу на Манежную площадь.
Настроение немного поднимается. Вот жаль только плеер с собой не взял. Алкоголь без музыки – деньги на ветер.
В Летнем саду почти пусто, сажусь на зеленую скамейку и достаю из сумки «маленькую», открутил крышку – сделал глоток. «Эх, гадость». Закрутил и положил обратно. Благодать расплывается по телу и душе. Опавшие листья так глубокомысленно шуршат под ногами. Проходит милиционер, посмотрел подозрительно, но ничего не сказал. «Что же и посидеть на скамейке нельзя?»
Смеркается, зажглась подсветка «Спаса на крови». Вот она мерцает сквозь гипнотизирующее раскачивающиеся кроны вековых деревьев. Машины проносятся за Лебяжьей канавкой в сторону Невы, и нет во мне на них зла, ни на кого нет.
Начинает идти снег, я бреду к выходу из сада. Снег тает на асфальте, но покрывает густым белым ковром все дорожки и газоны. Предчувствие чуда усиливается.
Я выхожу на Троицкий мост, сквозь сплошную снежную стену с трудом просматривается Васильевский остров. Как сквозь тусклое стекло видны колонны Биржи и купол здания Кунсткамеры. Вот там где-то в глубине острова сейчас и она. Дышит, о чем-то думает. Наверное, пишет свои статьи и не знает, что я здесь, на мосту посреди Невы, совсем один, весь засыпан снегом. И что я счастлив. Предчувствие превратилось в чувство. Потенциальное стало реальным. Моя жизнь никогда не будет прежней. Сейчас существую только я и мой город, и больше ничего нет. Больше ничего и не надо…