ветер вейники саврасые
водит по болоту волнами.
я цветов сорочьих, ласковых,
набрала охапку полную,
завернула в тряпку алую,
унесла под жабье кваканье,
им головки отрывала и,
отвернувшись, тихо плакала.
бабы бают, будто суженый
мой – пиявец огнедышащий,
метит пламенными лужами
свой поганый путь над крышами,
появляется с вечорницей,
пропадает с первым кочетом,
а, когда заходит в горницу,
хвост по улице волочится,
говорят, спина корытом и
рожа скалится клыкастая,
по ночам в окно закрытое
за забор к чернавке шастает.
что вам дело до тоски моей,
пустомели криворожие!
прижила она кикимору,
на царевича похожую,
то ль козюльку, то ли девочку,
егозливую, проворную,
по утрам вплетает ленточки
ей в косички-рожки чёрные.
видно, всё-таки напрасно я
позабыла дело прошлое,
и грустят сапожки красные,
позабыты-заброшены,
не вздыхает небо отчее
о летавице потерянной,
мне бы в лес вернуться ночью, но
повалили бабы дерево.
впрочем, скоро всё изменится:
закипает в чане варево,
остается лишь безделица –
до утра не разговаривать.
и рука не задрожала бы
всё смахнуть в котел со скатерти,
но зачем они так жалобно
смотрят, глупые касатики?
На http://www.stihi.ru/2009/11/13/49